Вчера умер Коля. Славненькое начало для потенциального молодежного
бестселлера. (Меньше, чем на бестселлер, я не согласен. По-хорошему,
качественную книгу нельзя открывать таким пафосным заявлением, но других
слов, с которых можно начать вспоминать тот день, у меня нет.) Вообще-то я
уже привык (насколько можно в 23 года привыкнуть к похоронам приятелей) к
подобного рода выходкам Таната, но как раз К. казался мне относительно
спокойным, "небрутальным" персонажем. У него была очень хорошая работа,
которая ему нравилась (в чем ее хорошесть и заключалась), качественная
коллекция компакт-дисков и кассет, а его книжным полкам я всегда завидовал.
Еще он умел писать сильные и трогательные рассказы. Держа в руках трубку,
из которой только что черным дроздом выпорхнула эта сногшибенная новость (в
самом, мля, прямом смысле. Когда я услышал слова "Коля погиб", ноги у меня
подкосились), я вдруг вспомнил, что у К. несколько лет назад умер отец. Это
значит, что маленькая седая женщина с ясными глазами, обучавшая русскому и
литературе некоторых моих корешей, теперь одна. Я представил себе всю
степень этого одиночества, и моя хандра из-за того, что я один в этом
городе, стала сразу выглядеть неискренней и натянутой.
Что-то, наверное, страшное расплылось у меня по лицу и в глазах тоже - как
тухлое яйцо. (Какая глупая и ненужная банальщина. Не "что-то с.", а дикий
стыд. Стыд за то, что всю жизнь хвастался перед маленьким задумчивым
Коляном своими блядскими похождениями, что вспоминал о нем, только когда
хотелось выпить - а не с кем, и все такое...) Во всяком случае, лица моих
коллег разом повернулись ко мне. (Не лица, а отвратительные хари маленьких
людей, считающих, что их жизнь - это просиживание штанов в офисе турфирмы
под командованием истерички - удалась. "Наш офис находится на Пушкинской
площади!" - с гордостью сообщает ресепшионистка. Вообще в течение рабочего
дня (рабочий день отнимает у человека 8 часов жизни. Лажа! Мой отнимает 9 с
половиной) эти дырявые блины поворачиваются ко мне помногу раз. В этом
офисе я ощущаю себя тигрой в клетке, и, как всякое животное в клетке, ищу
себе какие-то отдушины (например - подрочить в обеденный перерыв в
санузлеJJ), могу начать петь противным голосом песню или разослать по
внутренней почте порнофотографии, короче, со мной не соскучишься. Все
всегда настороже, ждут, что я щаз выкину.
И теперь клерки внимательно изучают мое лицо, пытаясь догадаться, что за
такой пиздец творится в моей обритой под ноль голове. Один здесь нормальный
человек, Ирма, но она старше меня лет на 10 и потенциального ухажера во мне
не видит. Тем более что я получаю в три раза меньше. Жалко... И до Ирмы
быстрее всех доходит (может, потому, что она сидит за соседним столом), что
мне сейчас не до шуток.
"Сереееж, ты чего?" Она едва ли не единственный человек в городе, который
называет меня по паспорту, а не по погонялу, и, странное дело, мне это
нравится. (Эдипов комплекс?)
"У меня друг погиб... Очень близкий..." (Зачем я соврал? Конечно, мы немало
общались, читали друг другу свои вирши, по пьяни я мог вывернуть перед ним
душу... Но друзьями, тем более близкими, мы никогда не были)
Весь офис резко погружается в тоску по поводу Колькиной смерти и всячески
выражает мне соболезнования. Станиславский таких учеников отчислил бы на
болт сразу.
И тут меня осеняет, зачем я соврал. Теперь я могу сорваться из этой клетки
денька на два, и хрен кто мне чего скажет. Блиин! Как удачненько-то мне
позвонили - РАБочий день только начинается, а я уже, нацепив маску скорби,
сипую на выход. Стыдно перед Колькой, еще стыднее перед Ирмой - она
искренне за меня переживает, зато я урвал кусочек свободы (безделья?). Хрен
кто мне чего скажет!!!!!!!! А Колян, в конце концов, оценил бы изящество
цинизма. Моему цы. он всегда завидовал. В этом смысле мне вообще многие
завидуют.
Выйдя из офиса, с наслаждением я прикрыл за собой дверь и с наслаждением
закурил. Сорвал с шеи удавку-галстух. Бессипа!
За спиной раздался топот, приглушенный дверью. "Спайкер! Тебя к телефону!
Срочно! (Еб твою мать!) Шенген на проводе! (????????????) Твой брат звонит!
(!!!!!!!!!!!!!!!!!)" Теперь уже топот издаю я. Бросаю сигарету (блин, сиг
же почти не осталось! Ладно, болтня, вернусь - подниму, докурю), мчусь к
телефону и успеваю услышать только: "Бруда, я в Германии! Погранцы - ЛОХИ!"
- и связь обрывается. Собакка остался верен принципам тотальной экономии -
ни за что не платить, а если не платить нельзя, то делать это по минимуму -
и накидал в автомат монеток только на минуту.
Уже второй раз с начала повествования я застываю с трубкой в руках. Только
теперь спиной к офису. Лицом - к стене. Над своим креслом я повесил карту
Европы, и с каждым днем она покрывается все более разветвленной сетью
разноцветных прожилок. До Бреста-Варшавы линии идут одним пучком, потом
расползаются в разные стороны. Общий вектор - на Запад. Не хуже, чем у
Жукова-1945.
Одна из линий до сего момента обрывалась в приграничной польской пердяевке
Губине. Я беру фломастер и провожу, перегнувшись через стол, еще пару
сантиметров. Теперь Собаккин след (а эта полоска повторяет именно его
маршрут) пометил первые километры стран Евросоюза. Собакка совершил
невозможное (наша обычная манера действия) по меркам большинства
обывателей. Пересек польско-немецкую границу, не имея заветной наклейки в
пассе, то есть - нелегалом.
Стоит ли повторяться, что за моей манипуляцией с картой и фломастером
опять-таки проследил весь офис. Про то, что мой брат нелегалом отправился в
Европу (имея конечной целью Амстердам), знают все сотрудники. Поодуплявшись
по такому солидному изменению на плане завоевания Европы московскими
негодяями, я повернулся лицом к зрителям, едва не забыв нацепить маску
скорби на щщи, дабы начальство не усомнилось в необходимости краткосрочного
отпуска для лечения психо-травмы.
Все улыбаются нормальными человеческими улыбками, все, кроме визового
отдела нашей фирмы - стареющей тупой сучки. Кислость ее физии не передать,
жаль, ничем. Это она стрясла с Собакки сто грина, не сумев, тем не менее,
выбить заветный Шенген. И то, что своим броском через Одер Собакка доказал
ее ненужность на этом свете (в чем, впрочем, мало кто сомневался),
наполняет ее закапающей желчью. Повернувшись к ней лично, я приподнимаю
забрало, выдаю самую голливудскую из всех моих улыбок, опускаю забрало,
выхожу, теперь окончательно, из офиса, поднимаю с пола тлеющую сигарету
(курить с пола и трахаться в жопу - в падло, но никто ж не видит), и ухожу
окончательно.
Сто шагов по Тверской, шумной, любимой, пыльной, вонючей, родной,
ненавистной - поворот налево в арку. Сразу тихо и покойно. Здесь до того,
как большевики понаделали дел, жила моя семья. Бабка моя в детстве
потчевала меня семейными хрониками, и именно здесь много лет назад я
испытал необыкновенное чуйство - бабушкины рассказы вдруг стали
проступившей в домах и названиях переулков вокруг меня реальностью.
Родина... (опять банальщина. Сам знаю!) Не слежу за ногами и взглядом, я
весь погружен в мысли (дойду до Патриков, расскажу - в какие). Здесь каждый
поворот я знаю памятью особого рода, генетической, и иду себе, иду. С
Колькой, Царство ему небесное, я тоже здесь хаживал, хаживал, и его
доходящая мне до плеча фигурка (это не я большой, это К. - маленький),
материализуется и шагает рядом. Подобного рода галлюцинации, особенно если
ты злоупотребляешь таблетками (стимуляторы) и дешевой ханью (наоборот -
транквилизаторы) и делаешь это параллельно с ненавистным до сумасшествия
образом жизни - должны как минимум настораживать. Но сейчас я рад даже
такому соседству. Потому что я - ОДИН.
Я уже дошел до Патриарших и теперь вижу, что для двух страниц я наворотил
слишком много неразъясненных фактов. Скамейка, не занятая по причине
раннего часа, холодное пиво - сажусь, передышка, раскладываю все по
полочкам, разъясняю.
Некоторое время назад мы с Брудой ездили в Великую Британию. Так как у нас
не было денег вообще (запастись баблом перед отъездом мы не смогли,
сваливать приходилось в спешке, у нас за спиной висел долг серьезным парням
в несколько косарей грина), то пробавляться на родине Сида Вишеза пришлось
мелким криминалом. Через несколько месяцев мы вернулись и начали покорять
нестойкое воображение завсегдатаев милого гадюшничка "Серна", что на
Пятницкой, своими (что самое главное - правдивыми с точностью до запятой!)
байками о том, как круто бомжевать в культурной стране. Неприятные
воспоминания (типа ночевок на стройках, на ледяном бетоне) мы, не
сговариваясь, опускали.
Результатом такой психотропной обработки стало то, что с наступлением
теплого июля абсолютно вся кодла, побросав, у кого были, дела, ломанула
отдыхать в Европу, имея на рыло баксов по 100 в среднем. Подорвался было и
я, но как дернулся, так и остался. Подлянка пришла, откуда не ждали. Я
нашел работу. По "специальности", в турфирме. Кавычки в данном случае
оттого, что специальность была приобретена махинаторским методом. Еще
несколько лет назад, на заре трудовой биографии, я поработал полгодика в
одной туристической конторке курьером. Когда меня оттуда вышвырнули, в
качестве компенсации я написал в трудовой книжке "старший манагер по
внешнему туризму" и, улучив момент, пришпандорил печать. Участь моя была
решена. Теперь я был обречен находить работу исключительно на ниве отправки
вас, дорогие сограждане, в теплые края.
В последнюю свою каторгу я впрягся относительно недавно. Ошибкой будет
полагать, что я столь дорожу рабочим местом, что оно для меня оказалось
важнее лета в Европе со всеми моими дружками-закадыками. Но, когда я
заикнулся о своих планах матушке (за вечерним пивом для меня и коньяком для
нее), истерика началась такая, что я решил с Европой повременить. С момента
моего последнего возвращения в отчий дом (после той самой Англии) я до
недавнего времени болел, помимо хронической депрессии, еще манией написать
книгу про нашу лондонскую жизнь. И за полгода родители окончательно
задолбались еженощно (днем я отсыпался или шлялся по улицам, вынюхивая, кто
меня взгреет пивом) наблюдать стремительно превращающееся в дистрофика
существо, согбенное у компьютера и обсаженное по периметру пепельницами и
пустыми бутылками, до кучи еще и клянчащее денег. Когда книга была
дописана, я оказался в непривычной растерянности. Заняться было нечем.
Взглянул в зеркало, устрашился увиденного и начал посещать бойцовские
тренировки (тем более, что разгорался футбольный сезон). Параллельно с
мышцами и здоровым цветом кожи приобрелась работа. Ее подогнало мне
какое-то агентство, куда я за миллиард лет до нашей эры посылал свою
трудовую летопись.
Теперь родители были счастливы: отец по утрам завязывал мне удавку, мама
гладила рубашки - сын стал приличным человеком. Деньги не клянчит, при
деле, спортом занимается. Чего это родительское счастье стоило любящему
сыну - об этом лучше не думать. И тут вдруг сына собирается учинить финт
ушами: поменять эдакое счастье на потертую куртку евробомжа. Детство,
видите ли, в жопе заиграло. Родителей тоже можно понять.
В общем, маму я решил не расстраивать. (Я-то все одно понимал, что вряд ли
я в этой конторе побью свой рекорд по длительности работы на одном месте -
5 месяцев). Да и наклевывалось у меня одна аферка. Короче, остался.
У одинокого московского подонка спектр развлечений в Шуми-Городке-над-метро
не сказать, чтобы широк. Футбол, пиво. Ну и по Москве, родимой, пошляться.
В одиночестве, как я сейчас понимаю, есть свой цимес. Именно на этой лавке
всего три недели назад мы справляли шумную отвальную, провожая Собакку в
одиночное крейсирование на Запад, вслед за уже большей частью банды.
Собакка вообще придирчиво относится к людям, с которыми он пьет (чем и меня
заразил), и в тот вечер он собрал состав на славу, реально боевой. Шагал
(он же Бруда-middle, Спайкер-гибкий (не путать со мной) и Ваш покорный
слуга. Наши имена, понятно, вряд ли что-то вам скажут и придется поверить
мне на слово, что именно такой лаконичный, сурово-мужской коллектив должен
провожать героев на подвиги. Никаких там рыдающих синеглазок и прочей
болтни!
К пересечению границы нелегалом Собакка готовился не хуже Исаева. На
протяжении недель собирался и анализировался опыт бывалых евро-бомжей. Мне
въелся интеллигентнейший молодой человек в недешевом костюме. Склонившись
над картой Европы, он тихим голосом говорил: "Да... Сложно... Очень
сложно... Но попробовать стоит, шансы есть..." Именно его слова и вселили в
Собакку оптимизм и решимость, ибо в своем боевом красно-белом прошлом этот
ныне преуспевающий бизнесмен ездил нелегалом неоднократно. Всероссийским
хитом стало его пересечение чешско-германской границы в крыше скоростного
поезда (не "на", а "в"!).
Закурив, я прикрываю глаза за темными очками стоимостью в 100 DM (украл по
случаю солнечной погоды в Штутгарте) и вспоминаю тот теплый вечер, совсем
ведь недавно было, блин! Как же долго тянутся дни, когда кисель московской
жары не с кем делить LL. Шагал, как всегда, над чем-то глумился. Гибкий,
как всегда, нассался с двух теплых рюмок (сказывается дурная
наследственность, папаша пьющий) и, поднимая к небу тощий палец с грязным
ногтем, проповедовал Нечто. Мы его не слушали. Гибкого вообще полезно
пропускать мимо глаз и ушей, что делать можно, правда, имея определенный
навык. В свое время он очень неудачно поел кислой, и до сих пор полагает,
что ему стала ведома Истина, которую он весьма неуспешно пытается нести в
массы. Получается это тем более отвратительно, что банальщина, для
осознавания которой и жрать-то ничего не нужно, из него исторгается
исключительно в виде мычания, перевитого стальным тросом мата (я же говорю,
наследственность).
Потом мы с Шагалом долго бежали за поездом, пока не кончился перрон. А
когда мимо нас (все быстрее и быстрее) промчался последний вагон, мы
увидели (Собаккина, торчащая из окна, дергающаяся вверх-вниз рука с
бейсболкой в волосатом кулаке уже давно потонула в чернилах ночи на
Белорусском вокзале) мечту зайца - дверь в почтово-багажный вагон была
открыта. Вполне реально заскочить.
Я открыл глаза за темными стеклами (100 DM), посмотрел на Патриаршьи,
неоригинально вспомнил "М&M". И скаканул в Лондон...
...Мы (тогда) сидели на куче палых листьев у станции Клэпхэм Джанкшн, и
вокруг было темно, только слева, шагах в 50, и справа, на такой же дистанс,
в желтом свете фонарей апельсиновые (Заводной Апельсин) стояли куски
кирпичной стены, она же, только едва заметная, торчала перед нами. Ее почти
не было бы видно, если бы только она не отхватывала чернотой половину
звездного (редкость для Лондона) неба. Мы разглядывали чужие звезды, пили
чилийское красное и обсуждали (в 4001-ый раз) Мастера и Маргариту. И
хотелось мне написать не хуже...
...И тогда я почти в это верил. А сейчас сидящий на Патриках в неурочный
час молодой клерк думает только одно:
!!!ДЕРЬМО!!!
Так думать скучно, и я опять закрываю глаза. И опять эта болтающаяся дверь
почтово-багажного...
* * *
ГЛАВА 2
...Я совсем недавно купил эти кроссовки. Родной "Адик", ноги - как с
крыльями. На самом деле московское хулиганье начало менять мартинзы и
гриндера на кроссы еще пару сезонов назад, но я долго оставался верен
припанкованному стилю, и теперь, после 10 лет ношения тяжеленных
говнодавов, я прямо-таки порхаю. Вот и сейчас рычаги сами оторвались от
растрескавшегося асфальта перрона, и всего в три прыжка я догоняю поезд,
цепляюсь за поручни и залетаю в вагон.
Оборачиваюсь и, как мой брат тридцать секунд назад, срываю бейс с головы и
машу Шагалу, глаза которого вот-вот вылетят из черепа. Силуэт пьянющего
Гибкого уже не виден, да и наслаждаться комическим талантом Шага мне
уготовано секунд 10. Дребезжа болт знает чем, поезд закладывает дугу и
ускоряет ход. НА ЕВРОПУ!!!!!
Я сделал сделку с Фортуной. На работу, на дом, на ВСЕ!!! положено, и я
свободен! Денег, кстати, довольно много, грин 80, так что трепещи,
старушка-Европа!
Я плюхаю туза на пол, свешиваю ноги наружу, с трудом закуриваю на
дьявольском ветру. Теперь в Твери остается пройти по поезду и учинить
инфаркт брательнику. Дико хочется пива, но нетуть...
За пеленой густого воздуха и вышибаемых из глаз слез проносятся огни
Сетуни, и Москве капут. Здесь моя первая чикса жила, кстати, и мазово было
спариваться под шум скорых поездов.
НА БЕРЛИН!!!
* * *
ГЛАВА 3
Как Бруда не секанул дубаря при появлении меня, пахнущего (блюду фишку!)
"Хьюго Боссом", в вонючем плацкарте, а также наш путь до Бреста
рассказывать скучно. Че, в самом деле, никому, что ли, не доводилось ездить
на бульбашских поездах? А если не доводилось, то потеряна самая малость. В
отличие, разве что, от моих предыдущих вояжей, меня не тошнило -
взрослеем-сс.
...Варшава... Цыганское гетто, еврейское гетто, центр, скины (не врали
хулзы: 40 % молодежи - в Лонсдейлах, Ф.П., натовках и пр.), офигительно
красивые польки, сверхдешевый бир (за день выдул на 4 грина), и каждая
терпкая ночь обещает так много, что сходишь с ума. От восторга у меня
кружится голова, и я роняю вино на брусчатку, оно расшибается с
оглушительным грохотом. Вот так штука! Ха! Я оборачиваюсь, хочу увидеть
лицо брата и...
Моргнул раз, другой, и варшавская ночь стала московским ланч-таймом. НИ
БОЛТКА СЕБЕ РАЗДВОЕНИЕ ЛИЧНОСТИ! Вмиг я покрываюсь какой-то липкостью,
воздуха стремительно не хватает, я отваливаю пачку и глотаю его колючими
комьями.
Абанамат! У меня всегда было излишне развитое воображение, но такая
штуковина со мной впервые. Все было так реально, реально до каждого звука и
до каждой шляпки гвоздя на варшавском небе. Шизофрения????
А, бля, еще бы не появиться шизофрении, когда я калечу себя в этом гадском
офисе! Страх уходит, и я сижу, мрачно-ироничен... Ну что, мама, довольна
карьерой сына? То ли еще будет! Да, шизофрения... Оказывается, это не
страшно, это интересно: жить двумя жизнями. Да, кстати, почему двумя? Надо
попробовать тремя, или... пятью? Да и хочется знать, черт возьми, как
Собакка прореагировал на такое святотатство, на разбитую бутыль? (Там, в
Польше.) Она была большая, оплетенная чем-то приятным на ощупь, эта
польская бутылка. А еще я знал, что совсем скоро, может быть, даже за
следующим поворотом, мы увидим наших! Будду, Стекса, братьев-польска,
Марику, Катю, Лялечку... А какой визг поднимут наши чиксы!!! На Камчатке,
нах, услышат!
Я закрываю глаза (че я их все время закрываю? Наверное, влияние
кинематографа на (подсознание) и жду продолжения. Но ничего не происходит,
вместо варшавской ночи - только какие-то коричневые пятна под веками,
которые становятся красными, а иные - зелеными, когда я отчаянно
зажмуриваюсь, зажмуриваюсь изо всех сил, так что даже кулаки сжимаются.
Тщетно. Болт те по всем щщам! Раздвоение сознания как появилось, так и
пропало.
И один я опять, как тополь на Плющихе (чушь какая-то. Их же три было. Да и
я не на Пл., а на Патриках). Пью пиво и разговариваю с виртуальным Колькой.
Последний раз разговариваю. Скоро его душа отлетит. Пивком бы ее на
дорожку... Гы-гы!
Я уже порядком нассался, выдул бутылок десять и, попросив К. не улетать,
пошел отливать во дворы. Зачарованно наблюдая, как золотистая струя
(выглядит, кстати, как светлое пиво. А что, если нассать в бутылку, закрыть
крышкой и поставить где-нить рядом с магазином?) смывает наслоения пыли со
стены, я без малейшего удивления и испуга (после этого шорт-трипа в Варшаву
меня вообще вряд ли что-то испугает) констатирую тот факт, что я общаюсь,
причем весь день подряд, с уже умершим человеком. Интересно, правда? И так
же спокойно, аналитично, понимаю, что раз я осознал, что это у меня бред и
галлюцинации, то Коля теперь пропадет.
Ну точно, на лавочке его уже нет. Зараза, мой рюкзак без присмотра оставил.
До возвращения-то моего можно было не подрываться?
...Юбилейная, десятая бутылка пива заканчивается, я поднимаюсь и стоя
высасываю подряд две сигареты, никак не могу решить, куда мне дальше
тронутся. К Баррикадной, налево, или к Маяковке, направо? Ну, блин,
проблемы! В конце концов решаюсь ехать домой сразу (пора сбросить эту
офисную сбрую) и поворачиваю к Барр., налево.
* * *
ГЛАВА 3-А
Иду по Садовому, иду, изнывая от неблагоприятной экологической обстановки.
Для обпившегося пивом на жаре шизофреника ничего нет мучительней, чем
брести по смоговому кольцу, добротно за день раскаленному. Особенно в
неудобных (но дорогих и ПРИЛИЧНЫХ) тупоносых туфлях и бруках со стрелками.
Я ее еще не увидел, но уже почувствовал свежий бриз, кондиционер заработал.
И хоть мулатки в Москве не такая уж редкость, а среди мулаток ничего нет
распространенней, чем прическа косичками, но я уже понимаю, что это - ОНА.
Моя черная сестра Джой стоит у ларька и покупает "Лаки Страйк", других сиг
она не признает. Моя черная половина, реальная сестра, мулатка Джой.
Я ору "Зиг Хайль!!!" и бросаюсь с топотом к ларьку, прохожие
офигело-шугануто оглядываются, одновременно пряча глаза. Со стороны это
выглядит, как будто с секунды на секунду состоится очередное преступление
на расовой почве. Я обрит наголо, и хотя мой наряд сейчас не имеет ничего
общего с наци-стилем, рукава рубашки закатаны и видны наколки. Никто не
хочет встать на моем пути и защитить красивую (она по-настоящему красивая)
мулатку от фашиствующего молодчика...
(Я, что самое интересное, действительно считаю себя именно таковым - фаш.
мол. Про меня даже один раз в газете "Время" написали, назвав
гитлерюгендом. Эта эскапада была мною расценена как комплимент.
Но, блин, Джой - это особый пунктик в моих сверхзапутанных взглядах на жы.
и политубеждениях. После бомжовок в Англии у меня весьма повысилось мнение
о ниггерах, обратно пропорционально мнению о белой расе. А еще я бабник, и
когда в период мучительных страданий по утраченной любви я увидел
суперкачественную фигуру и суперкрасивые, с томной блядской поволокой,
глаза в густейших длиннющих ресницах, то я завелся с четверть-оборота и на
цвет кожи даже не сразу посмотрел.
Потом был суперхолодный май (помните, в двухтысячном, когда на майские
праздники посыпался мелкий снег?), мы лежали, прижавшись друг к другу под
пуховым одеялом. И я обалдевал в недоумении - за окном летают белые мухи, а
рядом со мной блестит чертятами в глазах и сводит меня с ума улыбкой Лолиты
дочь Африки жаркой. И я целовал ее в уголки губ и держал за нубуковое
запястье. Я стал называть ее "Моя обезьянка", а она меня - "Белый Брат".)
...От моего Зиг Хайля Джой вздрагивает, но когда она оборачивается, на лице
не страх, и не злоба, а уже ее солнечная улыбка. Она тоже почувствовала,
что это я, ее Белый Брат. Она однажды сказала, что хорошо понимает скинов,
и будь белой, тоже была бы наци. Это все мои телеги!
Мы обнимаемся, я слышу ее бешено колотящееся сердце дикого зверя, ощущаю
бархат ее губ у себя на щеке и вдыхаю аромат ее жестких волос. Она льнет ко
мне, действительно, совсем по-звериному. ("...Осенний ветер / Так смотрит
намокшая обезьянка / Как будто просит соломенный плащик..." Обожаю японскую
поэзию!)
Я трезвею на радостях, и мы бредем уже бесцельно, но вместе, беспрестанно
дымя ее сигаретами и то обнимаясь, то держась за руки, вызывая шок у всех,
реально у всех. Бритоголовый и негритянка ВМЕСТЕ.
У нее, конечно, есть трава и, конечно, есть плейер с Бобом Марлеем. И,
конечно, вскорости мы уже гуляем, ПОКАЧИВАЯСЬ от сильнейшей укурки, слушаем
музыку так: один наушник у нее, один - у меня. И причем каждый раз, как
меня качнет, наушник из уха вылетает, и я каждый раз по три часа его
пристраиваю обратно.
...Вы никогда не дрались укуренным? Не советую, удовольствие - даже Мазоху
не понравилось бы, чересчур специфично. Координация - это слово не про меня
сейчас, и супермощные удары, которыми я бы и Тайсона завалил, красиво, но
бесполезно рассекают воздух. Твари же, по чьим красным мордам попасть ну
никак не получается, пробивают мою защиту в ста случаях из ста, и
отстранено, как не про себя, я удивляюсь, почему еще на ногах. (Из
упрямства, видимо. Упрямство - доминирующая черта моего характера.) Тем
более, что трава усиливает чувствительность, и это трахаться в таком
состоянии по кайфу, а получать по ребрам, по почкам, по ушам, по уже
разбитому носу (из него при каждом движении кровь вылетает брызгами, -
ОЧЕНЬ неприятно. БОЛЬБОЛЬБОЛЬБОЛЬ.
Один удар проходит мне в челюсть, и почти сразу - от второго - по яйцам.
Боль становится невыносимой, я срубаюсь на колени, на четвереньки, еще удар
по голове, и я с некоторым даже удовлетворением отрубаюсь, увидев
напоследок, как на асфальт густо плюхаются большие капли крови (моей)...
Уже не больно... Темнота... Как обычно... в нокауте...
Джой поймала такси и везет меня, отмудоханного, домой. Сейчас ее волнует
только то, как она посмотрит в глаза моей матушке, когда предъявит ей
такого сынулю - грязного, окровавленного, пьяного. Я ее утешаю
(успокаиваю), что предки на даче. Одновременно языком провожу по губам и по
зубам - все цело, отлично.
Теперь мне становится (очень) унизительно - я НЕ смог защитить сестру от
двух пьяных быков. Интересно, откуда эти ваньки? Они сто пудов не москвичи,
из каких-нибудь Люберец, по ходу. Приехали "в Москву, реально, похулять".
Мудаки, блядь, суки! СУКИ! То есть было-то их больше, это я махался с
двумя, остальные (очень странно) сидели и смотрели, их человек восемь было.
Хотя наверняка, потом меня уже скопом попинали, когда я упал.
...Мы подошли к сталинской высотке на Восстания, и я ломанул отливать, Джой
медленно шла через этот маленький скверик с северной стороны башни. И когда
я вылез из кустов, застегивая штаны, я с опозданием увидел, как сестрицу
уже щиплют за задницу. Не прыгнуть было нельзя. Интересно, как это Ватерлоо
выглядело со стороны? "Спааайк, ты единственный, кто может так за меня
махаться..."
Теперь знаю, как. Видимо, достойно! Ну, все, волноваться не за что.
Домой, отлеживаться. Завтра похороны. Эх, всего-то надо было - в другую
сторону пойти.
* * *
ГЛАВА 3-Б
...Юбилейная, десятая бутылка пива заканчивается, я поднимаюсь и стоя
высасываю подряд две сигареты, никак не могу решить, куда мне дальше
тронутся. К Баррикадной, налево, или к Маяковке, направо? Ну, блин,
проблемы! В конце концов решаюсь ехать домой сразу (пора сбросить эту
офисную сбрую) и поворачиваю к Маяковке, направо.
У "Аквариума" и Сатиры обычный людской муравейник особенно уплотняется, и я
"выключаю фары", то есть взгляд не в фокусе, избегаю тем самым удовольствия
смотреть на сограждан. Их лица, одежда, фигуры, взгляды становятся некой
общей, размазанной на границах зрения, кашей. Так не даешь себя зарядить
негативом, что они (сограждане) умеют.
Двигаясь в общем потоке, я начинаю третьим глазом сканировать окружение,
потому что в голове вдруг зазвенел тоненький звоночек тревоги. Один силуэт
выскакивает из общего размытого фона - короткая стрижка, шрам на лбу,
летняя спортивная куртка "Адидас", голубые джинсы, кроссовки (тоже "А.").
Куртка расстегнута, под ней видна часть надписи "...liga... osco...". Тут
же, проведя взглядом по толпе, вижу еще: короткая стрижка, рубашка-поло с
лавровым веночком (знак лэйбла) на груди, синие джинсы, ботинки - мартинз.
А потом я увидел весь моб сразу - стрижки под ноль или короткие ежики на
бошках, клетчатые рубашки, толстовки Лонсдейл и Амбро, спортивные куртки,
на ногах - мартинзы или кроссы.
Дураки те, кто думает, что неонацисты ходят в черной или камуфляжной
униформе, в сапогах и исключительно строем под знаменами. То есть такие
клоуны тоже имеются, но это клоуны. На таких наш враг 1 (менты) тут же
выставляет патрули, и никакая акция уже не удастся. Но клоунам и не нужны
акции, их кайф - поорать в матюгальник, для боев у них кишка тонка.
Политика - дерьмо!
Настоящие наци-хулиганы не хавают политику! Городских волков не должно быть
видно ни до, ни после акции. Поэтому мы растворяемся в толпе, мы не
привлекаем взглядов, и это правильно, так надо. Бегать одинаковым стадом -
это для детей и клоунов. Нас становится видно только перед броском,
раздается вопль: "Русские, вперед!", и десятки сознаний объединяются в один
разящий кулак. И только тогда становится заметна общая схожесть, даже
клонированность. Мы - одно!
Но для врубного человека заметить моб, в общем, несложно. И сейчас эта
многоголовая гидра проступает в толпе, похожей на загадочную картинку -
"найдите десять спрятавшихся зверей". Я уже замечаю знакомые лица и
подхожу, протягивая руку -
"Здравствуйте, хулиганы!"
Меня рады видеть, и я тоже рад. Надо же такое забыть - сегодня игра сборной
России, дни законного перемирия между враждующими хулиганами. Матч покажут
на большом экране на стадионе "Динамо", и огромное количество больших и
маленьких мобов двадцати - двадцатипятилетних хулиганов собирается у
центральных станций метро. Сегодня не будет мощных стычек, сегодня пьем
пиво, отдыхаем, общаемся.
...Наша компания (человек десять) идет по Садовому в сторону Баррикадной.
Мы хитрые - поедем к стадиону, минуя ментовские кордоны, через Полежаевскую
- Сокол. Это я придумал такой замороченный план, потому что очень хочется
заскочить домой, переодеться. А так мы как раз мой дом проедем. Ловко
затеяно. Нам весело, мы пьем пиво - бутылку за бутылкой, гогочем гиенами,
задираем прохожих: "Банда гуляет!" Навстречу идет ниггер. Очень смешная
картина - побелевший ниггер! Больше всего на свете ему сейчас хочется
убежать (уж ниггеры-то и чурбаны, и всякая другая нечисть знают, ЧТО
означает компания московских ребят в одежде английского рабочего класса),
но бежать некуда - слева поток машин, справа стена дома.
Предвкушая веселье, парни даже притихают. Давно я никого не уродовал. Я
бросаю в обезьяну бутылку пива, но не со всей дури, а так, что обезьяна как
раз ловко ее ловит обеими руками перед грудью. И как раз подставляет свое
ухо под удар с левого рычага (ну и классная же у меня растяжка). Я даже
слышу хруст ушной раковины. Обезьяна смешно дергает головой и отпрыгивает
на полшага назад, поднимая руки к морде, готовясь защититься от следующих
ударов. В этом его главная ошибка - надо было сразу ложиться и принимать
гуманитарную помощь от белых людей или сразу бросаться под машину, тогда,
может быть, и остался бы живой. А так он провоцирует собственную гибель -
он стоит в боксерской стойке и смотрит (какой храбрый!) на меня. Нечего
глядеть, полудурок! Мой товарищ, идущий справа, изящно передергивает ногами
и впечатывает своим говнодавом прямо по яйцам храброй обезьяне. Ниггер
ойкает и сгибается, прямо мне под прямой удар пыром, с ноги! Я бью
(брызгает на удивление красная, как и у людей, кровь), и он падает, рукой
напарываясь на осколки бутылки. Я делаю шаг в сторону и, как бы продолжая
неспешную прогулку, нацеливаюсь зайти в магазин за новым пивом. За спиной
раздаются пыхи и хрусты - хана ниггеру...
В магазине я покупаю несколько бутылок сразу, на всех (наверняка по запаре
парни перебьют все стекло) и беру их в охапку. На улице разгоряченные
физическими упражнениями друганы расхватывают запотевшее стекло, и прогулка
продолжается. На секунду я оглядываюсь и вижу кучу измочаленного тряпья в
луже крови.
Уже около Баррикадной за нами (но на почтительной дистанции) увязывается
несколько малолетних хулиганчиков. Неужели и мы были такими же потешными в
их годы? Вот умора-то! По бокам их слишком тщательно выбритых голов торчат
розовые уши, ботинки у всех точно уж размера на два больше необходимого -
они пьют, как большие, одну бутылку пива на всех и внимательно
(просительно) поглядывают на нас, взглядом выпрашивая разрешение ехать к
эстадио вместе.
На Баррикадной, я подрываюсь сбегать отлить за башню, а друганы остаются
ждать меня в скверике. Поспешно топая за угол, я отмечаю между делом, что
рядом на лавочках сидят наши обычные враги, наши ровесники из какой-нибудь
пердяевки. Гопники - они те же менты, трусливы, когда встречают отпор, и
храбры до безумия до первой стычки, пока не узнают, КАК дерутся московские
наци. Мы не производим впечатления ни бандитов, ни ментов - обычные такие
ребятки, не здоровые, не пьяные, с умными лицами (студенты, "типа"). Таких,
как мы, больше всего ненавидят пердяевские гопники, у нас на лицах
написано, что мы - москвичи.
Уже отливая (вы заметили, как я часто это делаю? Это потому, что пива много
пью!), я слышу шум короткой ссоры, переходящей за секунду в рев атаки, и
понимаю, что конфликт таки состоялся. Быстро застегиваю ширинку (да, да! -
несколько капель попадает в трусы!LL) и выскакиваю в скверик, чтобы
присоединиться к вечеринке. Какой-то бурундучок проносится мимо, и я ставлю
ему подножку, бедолагу просто-таки размазывает по асфальту. Один готов. Для
верности я бью его несколько раз по глупой голове и по ребрам, а подумав
секунду, еще и прыгаю пятками ему на поясницу, на почки.
Раздается фирменный заряд - Доунт стоп Хулиганз! - и я вижу, что все
кончено. Несколько гопников пробегают мимо меня, остальные валяются
крестами. Скинхэды не курят бамбук! Эти зарвавшиеся недоумки выебнулись не
на нас, а на весь Наш Город, и мы их покарали, как надо.
Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на радующую глаз картину: спины убегающих
врагов - КРАСОТА! ...но приятный вечер меркнет у меня в глазах, и асфальт,
резко поднявшись, бьет меня по носу.
Один из наших поймал такси и везет меня, отмудоханного, домой. Сейчас его
волнует только то, как он посмотрит в глаза моей матушке, когда предъявит
ей такого сынулю - грязного, окровавленного, пьяного. Я его утешаю
(успокаиваю), что предки на даче. Одновременно языком провожу по губам и по
зубам - все цело, отлично.
"Че это было-то?"
Как рассказывает мне парень, идущие за нами хвостиком карлики решили
отличиться и запустили по отступающему врагу тяжелой артиллерией -
единственной на всех бутылкой. Сил у малолетнего гренадера не хватило, и он
угодил стеклом аккурат мне в темечко. Ну не гад ли?
Ладно, главное - это достойное ранение в боевых действиях. Теперь домой,
спать. Завтра - похороны.