Тайлер находит мне работу официанта, потом он же суёт мне в рот пистолет и говорит: "Первый шаг к бессмертию - это смерть". Долгое время мы с Тайлером были лучшими друзьями. Меня всегда спрашивают - знаю ли я Тайлера Дёрдена. Ствол пушки упёрся мне в глотку, Тайлер говорит: - На самом деле мы не умрём. Языком я чувствую дырочки глушителя, которые мы насверлили в стволе пистолета. Шум от выстрела почти полностью возникает из-за расширения газов, плюс лёгкий звуковой хлопок от пули - из-за её скорости. Чтобы сделать глушитель, нужно просто насверлить дырочек в стволе пушки, много дырочек. Тогда газ выйдет через них, и скорость пули упадёт ниже сверхзвуковой. Насверлишь дырочек неправильно - пистолет разорвёт тебе руку. - Это не смерть на самом деле, - говорит Тайлер. - Мы станем легендой. Мы не состаримся. Я отпихиваю ствол языком за щёку и говорю, - "Тайлер, это как про вампиров". Здания под нами не станет через десять минут. Берёшь одну часть 98-процентного концентрата дымящей азотной кислоты и смешиваешь её с тремя частями серной кислоты. Делать это надо на ледяной бане. Потом пипеткой добавляешь глицерин, капля по капле. Получаешь нитроглицерин. Я знаю это, поскольку это известно Тайлеру. Смешиваешь нитроглицерин с опилками - получаешь милую пластиковую взрывчатку. Многие мешают его с хлопком и добавляют горькой соли - в качестве сульфата. Тоже работает. Некоторые - используют смесь парафина и нитроглицерина. Как по мне - парафин вообще никогда не срабатывает. И вот, Тайлер и я на верхушке Паркер-Моррис Билдинг, у меня во рту торчит пистолет; и мы слышим, как бьется стекло. Заглянем через бортик. Облачный день, даже на этой верхотуре. Это самое высокое в мире здание, и на такой высоте всегда холодный ветер. Здесь настолько тихо, что возникает чувство, будто ты - одна из тех обезьян-космонавтов. Делаешь маленькую работу, которой обучен. Потяни за рычаг. Нажми на кнопку. Никакого понимания своих действий, - и потом умираешь. Сто девяносто один этаж в высоту, заглядываешь через бортик крыши, - а улица внизу покрыта мохнатым ковром стоящих и смотрящих вверх людей. Стекло бьется в окне прямо под нами. Окно взрывается осколками сбоку здания, потом появляется шкаф для бумаг, большой, - как чёрный холодильник, - прямо под нами этот шкаф с картотекой на шесть ящиков вылетает из отвесной грани здания и падает, медленно вращаясь, и падает, уменьшаясь вдали, и падает, исчезая в сбившейся в кучу толпе. Где-то, на каких-то из ста девяносто одного этажей под нами, буйствуют обезьяны-космонавты из Подрывного Комитета Проекта Разгром, уничтожая историю до кусочка. Старая поговорка, про то, что мы всегда причиняем боль тем, кого любим, - так вот, знаете, у этой палки два конца. Когда во рту торчит пистолет, и его ствол воткнут между зубами, речь сводится к мычанию. У нас осталось десять минут. Ещё одно окно в здании взрывается, и разлетается стекло, сверкая в воздухе, как стая голубей, потом тёмный деревянный стол, подталкиваемый Подрывным Комитетом, выдвигается из здания дюйм за дюймом, вдруг наклоняется, соскальзывает, и, в конце концов, став на время сказочным летающим предметом, теряется в толпе. Паркер-Моррис Билдинг не станет через девять минут. Когда берёшь нужное количество гремучей смеси и наносишь на опоры фундамента чего угодно - можно свалить любое здание в мире. Нужно только тщательно, плотно обложить и затрамбовать это дело мешками с песком, чтобы сила взрыва ушла в опоры, а не рассеялась по подвальному гаражу вокруг них. Такие технические тонкости не найти в каких-нибудь там учебниках истории. Три способа изготовить напалм. Первый: можно смешать равные части бензина и замороженного концентрата апельсинового сока. Второй: можно смешать равные части бензина и диетической колы. Третий: можно растворять в бензине размолотый кошачий кал, пока смесь не загустеет. Спросите меня, как изготовить нервно-паралитический газ. О, или эти сумасшедшие бомбы-машинки. Девять минут. Паркер-Моррис Билдинг опадёт, все сто девяносто и один этаж, медленно, - так дерево валится в лесу. Бревно. Можно свалить всё, что угодно. Странно подумать, что место, где мы стоим, станет лишь отметкой в небе. Тайлер и я у бортика крыши, пистолет у меня во рту, и я с интересом думаю, насколько он грязен. Мы полностью забываем обо всей убийственно-суицидальной затее Тайлера, и смотрим, как ещё один шкаф для бумаг выскальзывает сбоку здания, и его ящики в воздухе выкатываются наружу; стопки бумаги подхватываются воздушным потоком, и их уносит ветер. Восемь минут. Потом дым, - дым начинает валить из разбитых окон. Команда подрывников пустит в ход первичный заряд примерно через восемь минут. Первичный заряд взорвёт основной, опоры фундамента рухнут, и серия фотографий Паркер-Моррис Билдинг попадёт во все учебники истории. Серия снимков из пяти фиксированных картинок. Вот - здание стоит. Вторая картинка - здание будет снято под углом в восемьдесят градусов. Потом угол в семьдесят градусов. Здание под углом в сорок пять градусов на следующей картинке, когда каркас начинает сдавать, и башня образует небольшую дугу по линии его сгиба. Последний снимок - башня, все сто девяносто один её этаж, обрушится на национальный музей - вот истинная цель Тайлера. - Это наш мир, теперь - это наш мир, - говорит Тайлер. - А все эти древние - мертвы. Знай я, как всё повернётся - сейчас я тоже с огромным удовольствием был бы мёртв и на небесах. Семь минут. Высоко, на вершине Паркер-Моррис Билдинг, и пистолет Тайлера у меня во рту. Столы, шкафы-картотеки и компьютеры метеоритным дождём летят на окружившую нас толпу, дым клубится из разбитых окон, в трёх кварталах ниже по улице команда подрывников смотрит на часы, - и в это время я подумал, что всё это, - пистолет, анархия, взрыв, - как-то связано с девушкой по имени Марла Сингер. Шесть минут. У нас тут что-то типа треугольника. Мне нужен Тайлер. Тайлеру нужна Марла. Марле нужен я. Мне не нужна Марла, а Тайлер больше не нуждается в моём обществе. Тут речь не о любви, как о пристрастии. Тут речь о собственности, как о владении. Без Марлы Тайлер остался бы ни с чем. Пять минут. Может, мы станем легендой, может, не станем. Хотя нет, я скажу, погодите. Где и кем был бы Иисус, если бы никто не написал евангелия? Четыре минуты. Языком отпихиваю ствол пистолета за щёку и говорю: "Ты хочешь стать легендой, Тайлер, дружище, - так я сделаю тебя легендой. Я был неподалёку с самого начала". Я помню всё. Три минуты. Глава 2. Большие руки Боба были сомкнуты в объятья, удерживавшие меня, и я оказался зажат в темноте между нынешними титьками Боба, висячими, огромных размеров, - наверное, такие же громадные мы представляем себе у самого Бога. Вокруг подвал церкви, он полон народу, каждый вечер мы встречаемся: это Арт, это Пол, это Боб. Здоровенные плечи Боба наводили меня на мысль о линии горизонта. Густые светлые волосы Боба были похожи на результат применения крема для укладки, надпись на котором гласит "скульпторный мусс", - очень густые и светлые, и очень ровно расчёсаны. Его руки обвили меня, его ладонь прижимает мою голову к его нынешним титькам, выросшим из бочкообразной груди. - Всё будет в порядке, - говорит Боб. - Теперь ты поплачь. От колен до макушки я ощущаю химические реакции внутри Боба, переваривающие пищу и перегоняющие кислород. - Может, они поторопились со всем этим, - говорит Боб. - Может быть, это просто семинома. При семиноме у тебя почти стопроцентный шанс выжить, - плечи Боба поднимаются в протяжном вздохе, потом падают рывками, падают, падают под судорожные всхлипы. Поднимаются со вздохом. Падают, падают, падают. Я хожу сюда каждую неделю уже два года, и каждую неделю Боб заключает меня в объятия, и я плачу. - Поплачь, - говорит Боб, и вздыхает, и всхлип, всхлип, всхлипывает. - Давай, поплачь. Большое влажное лицо укладывается на моей макушке, и я теряюсь внутри. Это тот момент, когда я плачу. Это то, что надо - плакать в окутывающей тебя темноте, замкнувшись внутри кого-то другого, когда видишь, что всё, чего ты когда-либо сможешь добиться, в итоге окажется грудой хлама. Всё, чем ты когда-либо гордился, будет выброшено прочь. И я теряюсь внутри. Это что-то вроде того, как если бы я проспал неделю кряду. Вот так я и повстречал Марлу Сингер. Боб плачет, потому что шесть месяцев назад ему удалили яички. Потом гормональная терапия. Из-за избытка тестостерона у Боба выросли титьки. Когда уровень тестостерона поднимается слишком высоко, организм вырабатывает эстроген, чтобы достичь баланса. Я плачу в этот момент, потому что прямо сейчас жизнь превращается в ничто, даже не совсем в ничто - в забвение. Слишком много эстрогена - и у тебя вырастет сучье вымя. Плакать легко, когда осознаёшь, что все, кого ты любишь, рано или поздно отвергнут тебя, - или же умрут. На достаточно большом отрезке времени вероятность выживания для каждого близка к нулю. Боб любит меня, потому что думает, что мне тоже удалили яички. В Епископальной Церкви Святой Троицы, в подвале, среди клетчатых диванов из магазина недорогой мебели, - где-то двадцать мужчин и только одна женщина, все парами, прильнули друг к другу, большая часть рыдает. Некоторые наклонились вперёд, прижались ухо к уху, как борцы в захвате. Мужчина в паре с единственной женщиной пристроил локти ей на плечи, - оба локтя с обеих сторон её головы, - её голова между его рук, и его плачущее лицо уткнулось ей в шею. Лицо женщины повёрнуто вбок, рукой она подносит ко рту сигарету. Я подсматриваю сквозь подмышку Большого Боба. - Вся моя жизнь, - плачет Боб. - Зачем всё, что я делаю - я не знаю. Единственная женщина здесь, в "Останемся мужчинами вместе", в группе психологической поддержки для больных раком яичек, - и эта женщина курит сигарету под бременем чужого горя, и её глаза встречаются с моими. Симулянтка. Симулянтка. Симулянтка. Короткие матово-чёрные волосы, большие глаза, - как у персонажей японских мультфильмов; вся сливочно-худая, с болезненным оттенком кожи, в своём платье с орнаментом из тёмных роз, - эта женщина объявлялась также в моей группе поддержки больных туберкулёзом по вечерам в пятницу. Она была за моим круглым столом больных меланомой по вечерам в среду. Под вечер по понедельникам она была в моей рэп-группе поддержки для больных лейкемией "Стойко верящие". Пробор по центру её причёски - просвет белой кожи головы, как изогнутая молния. Все эти группы поддержки, которые находишь - названия их звучат причудливо и торжественно. Моя группа кровяных паразитов по вечерам во вторник называется - "Свобода и чистота". Группа по мозговым паразитам, в которую я хожу, называется "Высшее и предначертанное". И днём в воскресенье, в "Останемся мужчинами вместе", в подвале Епископальной Церкви Святой Троицы, эта женщина снова здесь. И что ещё хуже - я не могу плакать, когда она пялится. Это, наверное, было моё любимое занятие - плакать в объятьях Большого Боба, без тени надежды. Любой из нас постоянно так вкалывает. Это единственное место, где мне когда-либо удавалось полностью расслабиться и успокоиться. Это - мой отпуск. Я пошёл в свою первую группу психологической поддержки два года назад, после очередного визита к моему врачу с жалобой на бессонницу. Я не спал три недели. Три недели без сна - и всё вокруг становится призрачным и бестелесным. Мой врач сказал: "Бессонница - это всего лишь симптом. Симптом чего-то большего. Найдите, что в самом деле не так. Прислушайтесь к своему телу". Я просто хотел уснуть. Мне хотелось маленьких голубых 200-миллиграмовых капсул амитала натрия. Мне хотелось голубых пулевидных капсул туинала, красного как помада секонала. Доктор посоветовал мне попить валерианки и побольше двигаться. Сказал, в итоге я смогу уснуть. Моё лицо помято, синяки от недосыпания, превратилось во что-то вроде ссохшегося фрукта. Меня можно было даже принять за мёртвого. Мой врач сказал, что если мне хочется увидеть настоящие человеческие страдания, мне стоит прокатиться в Первую Методистскую вечером в четверг. Увидеть, что такое мозговые паразиты. Увидеть, что такое дегенеративные болезни кости. Органические дисфункции мозга. Увидеть сборище больных раком. Вот я и поехал. В первой группе, куда я попал, всех представляли: это Элис, это Бренда, это Дауэр. Все улыбаются, у всех к вискам будто приставлены невидимые пистолеты. Я никогда не называю своё настоящее имя в группах психологической поддержки. Маленький скелет женщины по имени Клоуи с печально и пусто свисающей кормой брюк. Клоуи рассказывает мне, что самое худшее в её мозговых паразитах - это то, что никто не хочет секса с ней. Вот такой она была, - настолько близка к смерти, что по её полису страховки жизни было выплачено шестьдесят пять тысяч баксов; и всё, чего хотела Клоуи - один раз напоследок заняться любовью. Никаких интимных отношений, просто секс. Что ответил бы парень? Я имею в виду - что бы ответили вы сами? Весь путь умирания начался для Клоуи с небольшой усталости, а теперь ей слишком наскучил процесс лечения. Порнофильмы, - у неё дома, на квартире были порнофильмы. Во время Французской революции, рассказала мне Клоуи, женщины в тюрьмах, - герцогини, баронессы, маркизы, все подряд, - были готовы трахаться с любым мужиком, который на них заберётся. Расплата, как мне кажется. Проведение времени за траханьем. "La petite mort", "маленькая смерть", как выражаются французы. У Клоуи были порнофильмы, если мне интересно. Амил-нитраты. Лубрикаты. В обычном случае у меня возникла бы эрекция. Но ведь наша Клоуи - облитый воском скелет. С точки зрения Клоуи - я теперь ничто. Ну, не совсем ничто. Её плечо по-прежнему касается моего, когда мы садимся в круг на ворсистый ковёр. Была очередь Клоуи вести нас в направленную медитацию, и она говорила о нас в саду безмятежного спокойствия. Она провела нас по холму в дворец с семью дверями. Внутри дворца семь дверей: зелёная, оранжевая дверь; и Клоуи рассказывала, как мы открываем каждую из них; голубая, белая, красная дверь; и что мы обнаруживаем за ними. Глаза закрыты, мы представляем свою боль как шар белого исцеляющего света, кружащего вокруг наших ног и поднимающегося к нашим коленям, к нашей талии, к нашей груди. Наши чакры открываются. Сердечная чакра. Чакра головы. Клоуи говорила о нас в пещерах, где мы встретим животное, покровительствующее нам. Моим оказался пингвин. Лёд покрывал пол пещеры, и пингвин сказал: "Скользи!". Без всяких усилий мы заскользили по тоннелям и галереям. Потом настало время объятий. "Откройте глаза". Это физический терапевтический контакт, как говорила Клоуи. Каждый из нас должен выбрать себе партнёра. Клоуи обвила руками мою голову и зарыдала. У неё дома было нижнее бельё без завязок, - и она рыдала. У Клоуи была смазка и наручники, и она рыдала, пока я смотрел на секундную стрелку своих часов, отсчитывая одиннадцать оборотов. Так что я не плакал в первой своей группе поддержки два года назад. Я не плакал во второй группе поддержки, и в третьей тоже. Я не плакал ни на кровяных паразитах, ни на раке кишечника, ни на органических поражениях мозга. Когда у тебя бессонница, дела обстоят так. Всё маячит где-то вдали, всё лишь копия копии копии. Бессонница ложится расстоянием между тобой и всем остальным, ты не можешь ничего коснуться, и ничто не может коснуться тебя. Потом был Боб. Когда я впервые пришёл на рак яичек, Боб, здоровенный лось, огромный гамбургер, навалился на меня в "Останемся мужчинами вместе", и зарыдал. Здоровяк пересёк помещение, когда пришло время объятий, руки висят по бокам, плечи опущены. Его здоровенный подбородок покоится на груди, на глазах уже целлофановая пелена слёз. Шаркающая походка, колени прижаты друг к другу, он неуклюже семенит; Боб скользнул через комнату, чтобы взвалиться на меня. Боб навалился на меня. Большие руки Боба обвили меня. Большой Боб был качком, как он рассказывал. Все эти дни наркоты - на дианаболе, потом на вистроле, стероиде, который вводят скаковым лошадям. Его собственная качалка, - у Большого Боба был собственный зал. Он был женат трижды. Его имя было на рекламных продуктах, и, кстати, не видел ли я его по телевизору как-нибудь? Вся программа по технике расширения грудной мышцы была, фактически, его находкой. Такое откровение со стороны незнакомых людей заставляет меня чувствовать себя весьма неуютно, если вы меня понимаете. Боб не понимал. Он знал, - пускай даже у одного из его "huevos" ущемление, - всегда был фактор риска. Боб рассказал мне о постоперационной гормональной терапии. Многие из культуристов, колющих слишком много тестостерона, могут получить то, что они называют "сучье вымя". Мне пришлось спросить у Боба, что он имеет в виду под "huevos". "Huevos", - сказал Боб. - "Яйца. Шары. Хозяйство. Орехи. В Мексике, где покупаешь стероиды, их называют "яйела"". "Развод, развод, развод" - говорил Боб, достав фото из бумажника и показав мне. На фото был он сам, огромный и на первый взгляд совсем голый, позирующий в культуристской повязке на каких-то соревнованиях. "Так жить - глупо", - сказал Боб, - "Но, бывает, стоишь накачанный и обритый на сцене, совершенно выпотрошен, - в теле жира всего на пару процентов, и диуретики делают тебя холодным и крепким наощупь, как бетон. Ты слепнешь от прожекторов и глохнешь от фоновой музыки из колонок, а судья командует: "Расправь правую грудную, напряги и держи". "Расправь левую руку, напряги бицепс и держи"". Это лучше, чем настоящая жизнь. "Ну, и дальше в таком духе", - сказал Боб, - "Потом рак". Он банкрот. У него двое взрослых детей, которые даже не перезванивают ему. Чтобы лечить сучье вымя, врачу приходилось резать грудь Боба и выпускать жидкость. Это всё, что я запомнил, потому что потом Боб заключил меня в объятья, пригнул голову, чтобы укрыть меня. И я потерялся в забвении, тёмном, безмолвном и полнейшем самозабвении, - и когда я, наконец, отступил от его уютной груди, на футболке Боба остался влажный отпечаток моего плакавшего лица. Это было два года назад, в мой первый вечер с "Останемся мужчинами вместе". Почти на каждой встрече с того момента Большой Боб вызывал у меня слёзы. Я больше не ходил к врачу. Я никогда не пил валерианку. Это была свобода. Свобода - утрата всяческих надежд. Я молчал - и люди в группах думали, что у меня всё совсем плохо. Они рыдали громче. Я рыдал громче. Посмотри на звёзды, - и тебя не станет. Когда я шёл домой из какой-нибудь группы психологической поддержки, я чувствовал себя более живым, чем когда-либо. Во мне не было раковых опухолей, моя кровь не кишела паразитами, - я был маленьким тёплым очагом, средоточием всего живого в этом мире. И я спал. Младенцы не спят так крепко. Каждый вечер я умирал, и каждый вечер возрождался снова. Из мёртвых. До сегодняшнего вечера, - два года успешной жизни до сегодняшнего вечера, - потому что я не могу плакать, когда эта женщина пялится на меня. Потому что не могу достичь крайней черты, не могу спастись. Мой язык будто облеплен бумагой, я сильно закусываю губы. Я не спал уже четверо суток. Когда она смотрит на меня - я чувствую себя лжецом. Она симулянтка. Она лгунья. Сегодня вечером было знакомство, мы все представлялись: я Боб, я Пол, я Терри, я Дэвид. Я никогда не называю своё настоящее имя. - Здесь больные раком, так? - спросила она. Потом говорит: - Ну, что же, привет всем, я Марла Сингер. Никто не сказал Марле, какой именно рак. Потом все мы занялись укачиванием своего внутреннего дитя. Мужчина по-прежнему плачет, обвив её шею, Марла в очередной раз затягивается сигаретой. Я смотрю на неё из-под вздрагивающих титек Боба. Для Марлы - я фальшивка. Со второго вечера нашей встречи я не могу уснуть. Хотя - я-то первая фальшивка здесь, - ну, если только все эти люди не притворяются, - со всеми своими поражениями организма, кашлем и опухолями, - все, даже Большой Боб, здоровенный лось. Огромный гамбургер. Взглянуть, к примеру, хотя бы на эти его уложенные кремом волосы. Марла курит и закатывает глаза. В этот момент её ложь - отражение моей лжи, и я вижу только эту ложь. Посреди правды всех остальных. Все прильнули друг к другу и отваживаются поделиться своими худшими страхами, говорят о том, как на них надвигается смерть, и о стволе пушки, уткнувшейся каждому из них в глотку. Ну да, и Марла, курит и закатывает глаза, и я, погребённый под хныкающим ковром; и внезапно всё страшное, - даже смерть и отмирание, - становится в ряд с искусственными цветами на видео, как нечто несущественное. - Боб, - говорю. - Ты меня раздавишь, - пытаюсь шёпотом, потом перестаю. - Боб, - хочу сбавить тон, потом уже почти ору. - Боб, мне нужно выйти в сортир. В ванной над раковиной висит зеркало. Если так пойдет и дальше, - я увижу Марлу Сингер в "Высшем и Предначертанном", группе паразитической дисфункции мозга. Марла будет там. Конечно, Марла будет там, - и первым делом я сяду рядом с ней. И потом, после знакомства и направленной медитации, после семи дверей дворца и белого шара исцеляющего света, после того, как мы откроем свои чакры, когда придёт время объятий, - я схвачу мелкую сучку. Её руки крепко прижаты к бокам, мои губы уткнутся ей в ухо, и я скажу - "Марла, ты фальшивка, убирайся!" "Это единственная стоящая вещь в моей жизни, а ты разрушаешь её!" "Ты гастролёрша!" При следующей нашей встрече я скажу: "Марла, я не могу уснуть, пока ты здесь. Мне это нужно. Убирайся!". Глава 3. Ты просыпаешься в Эйр Харбор Интернэшнл. При каждом взлёте и посадке, когда самолёт делал резкий крен, я молил о катастрофе. Тот миг, когда можно умереть и сгореть, как беспомощный табак из человечины в сигаре фюзеляжа, на время избавляет меня от бессонницы и нарколепсии. Так я и встретил Тайлера Дёрдена. Ты просыпаешься в аэропорту О'Хейр. Ты просыпаешься в аэропорту Ла Гвардиа. Ты просыпаешься в аэропорту Логана. Тайлер подрабатывал киномехаником. По своей природе, Тайлер мог работать только по ночам. Если киномеханик брал больничный, - профсоюз звонил Тайлеру. Бывают ночные люди. Бывают дневные. Я могу работать только днём. Ты просыпаешься в Даллесе. Страховка утраивается в случае смерти в служебной поездке. Я молил о турбулентности, я молил о том, чтобы в турбину затянуло пеликана, и о развинтившихся болтах, и о наледи на крыльях. При взлёте, когда самолёт отталкивается от полосы, и выдвигаются закрылки, сиденья переводятся в вертикальное положение, складные столики убираются, и весь ручной личный багаж размещён в ячейках под потолком; в то время как конец взлётной полосы пробегает под нами, а мы сидим с потушенными курительными принадлежностями, - я молил о катастрофе. Ты просыпаешься в Лав Филд. В проекционной будке Тайлер осуществлял переходы между частями, если дело было в старом кинотеатре. Для переходов в будке установлено два проектора, один работает. Я знаю это, поскольку это известно Тайлеру. Во второй проектор заряжена следующая катушка фильма. Почти все фильмы разбиты на шесть-семь катушек, которые надо проиграть в определённом порядке. В кинотеатрах поновее все катушки склеивают в одну большую, пятифутовую. Тогда не надо держать включёнными оба проектора и делать переходы, переключаться взад-вперёд: катушка один, щёлк, катушка два на втором проекторе, щёлк, катушка три на первом проекторе. Щёлк. Ты просыпаешься в Ситеке. Я разглядываю картинки людей на ламинированной карточке позади сиденья. Женщина плывёт в океане, её каштановые волосы развеваются сзади, спасательный жилет застёгнут на груди. Её глаза широко открыты, но женщина не хмурится и не улыбается. На другой картинке люди тянутся за кислородными масками, свисающими с потолка, - на лицах безмятежность, как у коров в Индии. Должно быть, авария. Ой. У нас разгерметизация салона. Ты просыпаешься, и ты в Виллоу Ран. Старый кинотеатр, новый кинотеатр; чтобы перетащить в очередной театр фильм - Тайлеру приходилось разрезать плёнку на изначальные шесть или семь катушек. Маленькие катушки упаковываются в пару стальных шестиугольных чемоданов. Сверху каждого чемодана - ручка. Подыми один - вывихнешь плечо. Они настолько тяжёлые. Тайлер был официантом на банкетах, обслуживал столики в отеле в центре города; и Тайлер был киномехаником в профсоюзе кинооператоров. Не знаю, сколько работал Тайлер всеми теми ночами, когда я безуспешно пытался уснуть. В старых кинотеатрах, где фильм крутят с двух проекторов, оператор должен стоять рядом с ними и переключить проекторы секунда в секунду, чтобы зрители не заметили разрыва в том месте, когда одна катушка запускается, а другая заканчивается. В правом верхнем углу экрана можно заметить белые точки. Это сигнал. Смотри фильм и в конце катушки заметишь две точки. "Сигаретный ожог", как они это называют. Первая белая точка - двухминутное предупреждение. Нужно включить второй проектор, чтобы он прогрелся до полной скорости. Вторая белая точка - пятисекундное предупреждение. Восторг. Стоишь между двух проекторов, а в будке жарко и душно от ксеноновых ламп, при взгляде на которые слепнешь. Первая точка мелькает на экране. Звук фильма передаётся из большого динамика за экраном. Будка киномеханика звукоизолирована, ведь в будке стоит шум колёсиков, протягивающих ленту через объектив со скоростью шесть футов в секунду, десять кадров на фут, за секунду прощёлкивается шестьдесят кадров, - грохот как от гаубицы. Оба проектора крутятся, ты стоишь посередине и держишь руки на рычагах затвора каждого из них. На совсем старых проекторах есть ещё сигнал в механизме подачи плёнки. Даже когда фильм пойдёт на телеэкран, - точки предупреждения сохранятся. Даже в фильмах, которые крутят в самолёте. Когда большая часть ленты с фильмом наматывается на катушку-приёмник, - эта катушка крутится медленнее, а катушка-источник - быстрее. В конце катушки подающая часть будет крутиться с такой скоростью, что зазвенит сигнал, предупреждая о приближающемся моменте перехода на новую катушку. Темнота разогревается от ламп внутри проекторов, и звенит сигнал. Стоишь между проекторов, держась за рычаги обоих, и смотришь в угол экрана. Мелькает вторая точка. Считаешь до пяти. Закрываешь один затвор. В тот же миг открываешь второй. Переход. Фильм продолжается. Никто в зале ничего не заметил. На катушке-источнике есть сигнал, поэтому киномеханик может вздремнуть. Киномеханик вообще может делать много того, чего не должен бы. Не в каждом проекторе есть звонок. Иногда просыпаешься в домашней постели, в тёмной спальне, с ужасом подумав, что уснул в будке и пропустил момент перехода. Зрители проклянут тебя. Все эти зрители, - их киносон разрушен; и менеджер звонит в профсоюз. Ты просыпаешься в Крисси Филд. Прелесть таких поездок в том, что везде, куда бы я ни приехал, - миниатюризованный быт. Я иду в отель, - маленькое мыло, крошечный набор шампуней и кондиционеров, порции масла на один укус, крохотный тюбик зубной пасты и одноразовая зубная щётка. Устраиваешься на обычном сиденье самолёта. Ты - великан. Беда в том, что твои плечи слишком широки. Твои ноги, - как у Алисы в Стране Чудес, - тянутся на много миль, такие длинные, что касаются подмёток сидящего впереди тебя. Приносят ужин, - миниатюрный набор "Чикен Кордон Блю" - "сделай сам", вроде конструктора-головоломки, чтобы развлечь тебя во время полёта. Пилот включил сигнал "Пристегнуть ремни" и "Мы просим вас воздержаться от перемещения по салону". Ты просыпаешься в Мегс Филд. Иногда Тайлер, дрожа от ужаса, вскакивает по ночам, - ему кажется, что он пропустил замену катушки, или лента порвалась, или фильм соскользнул в проекторе набок, и теперь шестерёнки тянут край ленты с линией отверстий через проход для звуковой дорожки. Фильм слетел с катушки, лампа светит через дырочки сбоку ленты, и вместо речи слышишь только оглушительный звук вертолётных лопастей: "хоп-хоп-хоп", и с каждым "хоп" очередная вспышка света мелькает сквозь отверстие. Чего ещё не должен делать киномеханик: Тайлер изготавливал слайды из лучших одиночных кадров фильма. К примеру, тот первый на памяти всех полноформатный фильм, в котором была сцена с обнажённой актрисой Энгл Дикинсон. Пока копия этого фильма перекочевала из кинозалов Западного побережья в кинозалы Восточного побережья - сцена обнажёнки исчезла. Один киномеханик взял кадр. Другой киномеханик взял кадр. Всем хотелось изготовить слайд с голой Энгл Дикинсон. Порно просочилось в кинотеатры, и многие из этих операторов, - особенно некоторые, - собрали целые коллекции, ставшие легендарными. Ты просыпаешься в Боинг Филд. Ты просыпаешься в Эл-Эй-Экс. Сегодня вечером мы летим почти порожняком, так что можно спокойно поднять подлокотники, опустить спинку и вытянуться. Вытягиваешься, как зигзаг: согнут в коленях, в талии, в локтях, - распрямляешься на три или четыре сиденья. Перевожу стрелки на пару часов вперёд или три назад: Тихоокеанский, Горный, Центральный, Западный пояса; час потерял, час выиграл. Это твоя жизнь, и с каждой минутой она близится к концу. Ты просыпаешься в Кливленд Хопкинс. Ты просыпаешься в Ситеке - снова. Ты киномеханик; злой и уставший, - особенно от скуки, - киномеханик, и ты начинаешь с того, что берёшь один кадр из порнографической коллекции другого киномеханика, кучу которой ты нашёл в будке, - и ты вклеиваешь такой кадр с крепким членом или зевающим влажным влагалищем точнёхонько в сосвем-совсем другой фильм. Это один из всяких фильмов про похождения домашних животных, где кота и собаку семья забывает при переезде, и они должны найти дорогу домой. И вот, когда в третьей части Храбрый Пёс и Жирный Кот, говорящие друг с другом голосами кинозвёзд, едят отбросы из мусорного бака, на экране мелькает эрекция. Это работа Тайлера. Один кадр фильма задерживается на экране лишь на одну шестидесятую секунды. Вот поделите секунду на шестьдесят равных частей. Столько длится эрекция на экране. Член башней возвышается над жующим попкорн залом, скользкий, красный и жуткий, - и никто не замечает его. Ты просыпаешься в Логане - снова. Путешествовать так - ужасно. Мне приходится посещать собрания, которые не хочет посещать мой босс. Я делаю записи. Потом вернусь к вам. Куда бы я ни приехал, моя работа заключается в применении одной простой формулы. Я храню тайны. Это элементарная арифметика. Это задача из учебника. Если автомобиль новой модели, изготовленный моей компанией, выехал из Чикаго на запад со скоростью 60 миль в час, - и заклинивает задний мост, машина разбивается и сгорает со всеми, кто попался в ловушку её салона, - стоит ли моей компании возвращать модель на доработку? Берем общее количество выпущенных машин данной модели (A), умножаем на вероятное количество машин с неисправностью (B), потом умножаем результат на среднюю стоимость решения вопроса без суда (C). A умножить на B умножить на C. Равняется X. Столько стоит не возвратить модель на доработку. Если X больше стоимости возврата - мы возвращаем машины, и никто больше не пострадает. Если X - меньше стоимости возврата - возврата не будет. Куда бы я ни поехал, меня везде ждёт выгоревший, искорёженный корпус автомобиля. Я знаю, в каких чуланах скелеты. Это вроде моей служебной тайны. Время в гостинице, еда из ресторана. Куда бы я ни поехал, мои соседи по сиденьям - друзья на один полёт, на срок перелёта от Логана до Виллоу Ран. "Я просто координатор в отделе возвратов", - говорю я очередному одноразовому другу на сиденье рядом, - "Но я тружусь над карьерой как посудомойка ". Ты просыпаешься в О'Хейр, снова. Потом Тайлер начал вклеивать члены во всё подряд. Обычно крупным планом, - или влагалище размером как Гранд-каньон, с его эхом, - четырёхэтажное, пульсирующее от давления крови, - это в то время, как зрители смотрели на танец Золушки с прекрасным принцем. Никаких жалоб не было. Люди так же ели и пили, но этим вечером что-то было по-другому. Люди вдруг ощущали себя больными или начинали плакать без причины. Только птичка-колибри смогла бы засечь работу Тайлера. Ты просыпаешься в Джей-Эф-Кей. У меня кожа идёт мурашками в тот момент посадки, когда одно колесо толчком касается полосы, а самолёт кренится набок и застывает в раздумии - выровняться или продолжать крен. В такие моменты ничто не имеет значения. Посмотри на звёзды, - и тебя не станет. Ничто не имеет значения. Ни твой багаж. Ни дурной запах изо рта. За иллюминатором темно, и сзади ревут турбины. С этим рёвом салон зависает под неправильным углом, - и никогда больше тебе не придётся заполнять карточки счетов. Списки закупок общей стоимостью около двадцати пяти долларов. Никогда больше ты не сменишь причёску. Толчок, и второе колесо касается гудрона. Вновь трещит стакатто сотен застёжек на ремнях, и одноразовый друг, рядом с которым ты едва не погиб, говорит: - Я надеюсь, ваша встреча пройдёт успешно. Ага, я тоже надеюсь. Столько продолжается твой миг. И снова жизнь идёт своим чередом. И как-то раз, чисто случайно, мы с Тайлером повстречались. Было время отпуска. Ты просыпаешься в Эл-Эй-Экс. Снова. Я познакомился с Тайлером так. Пошёл на нудистский пляж. Был самый конец лета, и я уснул. Тайлер был гол и покрыт потом, усыпан песком, его влажные спутанные волосы падали на лицо. Тайлер был здесь задолго до моего прихода. Тайлер вылавливал брёвна, принесенные в залив водой, и вытаскивал их на пляж. Он уже воткнул несколько штук полукругом в мокрый песок на расстоянии нескольких дюймов друг от друга до высоты своих глаз. Пока стояло четыре бревна, а когда я проснулся, - увидел Тайлера с пятым, которое он вытащил. Тайлер вырыл яму в песке у одного конца бревна, потом приподнял другой конец, чтобы бревно скользнуло в яму и стало в ней под небольшим углом Ты просыпаешься на пляже. Кроме нас с Тайлером здесь никого нет. Палкой Тайлер очертил линию на песке в нескольких футах неподалёку. Потом вернулся и подровнял бревно, утоптав песок у его основания. Никто не смотрел на него, кроме меня. Тайлер крикнул мне: "Который час, не знаешь?" Я всегда ношу часы. - Который час, не знаешь? Я спросил: "Где?" - Прямо здесь, - ответил Тайлер. - Прямо сейчас. Было 4:06 пополудни. Через некоторое время Тайлер уселся, скрестив ноги, в тени торчащих брёвен. Спустя несколько минут поднялся, пошёл купаться, когда вышел - натянул футболку и спортивные брюки, собрался уходить. Но я должен был узнать. Мне было интересно, что это делал Тайлер, пока я спал. Если можно проснуться в другом месте - нельзя ли проснуться другим человеком? Я спросил Тайлера, - не художник ли он. Тайлер пожал плечами и показал мне, что торчащие брёвна утолщаются к основанию. Тайлер показал мне линию, начерченную им на песке, и продемонстрировал, как при её помощи он подровнял тень, отбрасываемую каждым из брёвен. Иногда просыпаешься, и приходится узнавать, где ты. Творением Тайлера была тень гигантской руки. Правда, пальцы её теперь уже были длинны, как у графа вампиров Носферату, а большой палец стал слишком коротким, - но он сказал, что ровно в полпятого рука была совершенством. Тайлер сидел на совершенной ладони, которую создал сам. Ты просыпаешься, и ты нигде. "Одной минуты достаточно", - сказал Тайлер, - "Ради неё приходится хорошо потрудиться, но минута совершенства того стоит. Один миг - это самое большее, что можно получить от совершенства". Ты просыпаешься, и с тебя хватит. Его звали Тайлер Дёрден, и он работал киномехаником в профсоюзе, и был официантом отеля в центре, и оставил мне номер телефона. Так мы и встретились. Сегодня вечером - снова привычные мозговые паразиты. В "Высшем и предначертанном" всегда полно народу. Это Питер. Это Элду. Это Марси. "Привет". Знакомства; поприветствуем, это Марла Сингер, сегодня она с нами впервые. "Привет, Марла". В "Высшем и предначертанном" начинаем с разминочной речёвки. Группа не называется "Паразитические мозговые паразиты". Ни от кого здесь не услышишь слово "паразит". Каждый всегда идёт на поправку. "О, эти новые медикаменты!". У каждого поворотный момент в лечении. И всё равно - все вокруг окосевшие от пятидневной головной боли. Невольными слезами рыдает женщина. У каждого на груди карточка с именем, и люди, которых встречаешь каждый вторник, подходят к тебе, с готовностью жмут руку, и переводят взгляд на эту карточку. Надо же, какая встреча. Никто не скажет "паразит". Все говорят - "агент". Никто не скажет "лечение". Все говорят - "уход". В разминочной речёвке кто-нибудь скажет, что агент поразил его спинной мозг, и как после приступа у него отказала левая рука. Агент, - расскажет кто-то, - иссушил кору его головного мозга, и теперь мозг болтается у него в черепе, вызывая припадки. В последний раз, когда я был здесь, женщина по имени Клоуи поделилась с нами своей единственной хорошей новостью. Клоуи встала на ноги, оттолкнувшись от деревянных поручней кресла, и сказала, что больше уже не боится смерти. Сегодня вечером, после знакомства и разминочной речёвки, ко мне подошла незнакомая девушка с карточкой "Гленда" на груди, и сказала, что она сестра Клоуи, и что в два часа ночи в прошлый вторник Клоуи наконец умерла. О, это должно быть так сладко. Два года Клоуи проплакала в моих руках во время объятий, а теперь она мертва, - мертва и в земле, мертва и в урне, мавзолее, колумбарии. О, это хороший пример того, как сегодня ты мыслишь и гоняешь туда-сюда по стране, а назавтра ты - холодное удобрение, закуска для червей. Это восхитительное чудо смерти, и оно было бы так приятно, если бы в мире не было этой вот. Марлы. О, а Марла снова смотрит на меня, резко выделяясь на фоне мозговых паразитов. Лгунья. Симулянтка. Марла фальшивка. И ты фальшивка. Все вокруг такие: и когда они бьются в конвульсиях от боли, и когда падают с лающим кашлем, и когда джинсы их промокают до синевы в промежности, - всё это лишь большой розыгрыш. Сегодня вечером направленная медитация вдруг ни к чему меня не приводит. За каждой из семи дверей дворца, - зелёной, оранжевой, - Марла. Синяя дверь, - и там Марла. Лгунья. Во время направленного созерцания в пещере с животным, которое мне покровительствует, моё животное - Марла. Марла, курящая сигарету, закатывающая глаза. Лгунья. Тёмные волосы и французский припухший рот. Симулянтка. Смуглокожие мягкие итальянские губы. Тебе не спастись. Клоуи была подлинной. Клоуи была похожа на скелет Джоан Митчелл, который вынужден мило улыбаться гостям на вечеринке. Представьте себе, как этот скелет по имени Клоуи, размером с букашку, бежит сломя голову через тоннели и склепы своих внутренностей, той ночью, в два часа. Её пульс визжит сиреной, предвещая: "Приготовиться к смерти - десять, девять, восемь секунд. Смерть состоится через семь, шесть..." Посреди ночи Клоуи несётся по лабиринту собственных опадающих вен и рвущихся сосудов, источающих горячую лимфу. Нервы проводкой пронизывают ткань. Гнойники набухают в ткани вокруг Клоуи, как горячие белые жемчужины. Визгливый сигнал оповещения: приготовиться к эвакуации из кишечника, осталось десять, девять, восемь, семь... Приготовиться к отлёту души, осталось десять, девять, восемь... Клоуи шлёпает по лужам почечной жидкости, выброшенной из отказавших почек. Смерть состоится через пять... Пять, четыре... Четыре... Где-то рядом аэрозоль паразитической жизни красит её сердце. Четыре, три... Три, две... Клоуи карабкается, цепляясь руками за стынущий покров собственной глотки. Смерть должна состояться через три, две... Сияние луны за щелью открытого рта. Так, приготовиться к последнему вздоху. Эвакуация... Немедленно! Душа чиста от тела. Немедленно! Смерть состоялась. Немедленно! О, это должно быть так сладко, - мои руки по-прежнему помнят горячие всхлипы Клоуи, а она сама лежит где-то и мертва. Но нет же, на меня пялится Марла. В направленной медитации я протягиваю руки, чтобы получить своё внутреннее дитя, а дитя это - Марла, курящая сигарету. Никакого белого шара исцеляющего света. Лгунья. Никаких чакр. Представьте чакры, как они раскрываются, подобно цветкам, и в центре каждого цветка - медленный взрыв сладкого сияния. Лгунья. Мои чакры остаются закрытыми. Когда медитация окончена, все потягиваются, встряхивают головами и помогают друг другу подняться, готовясь. Терапевтический физический контакт. Перед объятьями я делаю три шага, чтобы стать напротив Марлы. Она разглядывает моё лицо, а я высматриваю за её спиной человека, который даст сигнал. "Давайте каждый из нас", - доносится сигнал, - "Обнимет ближнего". Мои руки резко смыкаются вокруг Марлы. "Выберите кого-нибудь особенного для вас на сегодняшний вечер". Руки Марлы с сигаретой пришпилены к её талии. "Расскажите этому человеку о своих ощущениях". У Марлы нет рака яичек. У Марлы нет туберкулёза. Она не умирает. Ну ладно, по всякой заумной высокодуховной философии мы все умираем, но Марла не умирает так, как умирала Клоуи. Доносится реплика: "Поделитесь собой". Так что, Марла, как тебе плоды твоих рук? "Поделитесь собой полностью". Так что, Марла, убирайся! Убирайся! Убирайся! "Давайте, поплачьте, если вам нужно". Марла пялится на меня. У неё карие глаза. Припухшие мочки ушей вокруг дырочек, серёжек нет. На потрескавшихся губах шелушится кожа. "Давайте, поплачьте". - Ты тоже не умираешь, - говорит Марла. Вокруг нас стоят всхлипывающие пары облокотившихся друг на друга. - Разоблачить меня - валяй, - говорит Марла. - А я разоблачу тебя. "Тогда мы можем поделить группы", - говорю я. Пусть Марле достанутся костная болезнь, мозговые паразиты и туберкулёз. Я возьму рак яичек, кровяных паразитов и органические поражения мозга. Марла говорит: - А как насчёт прогрессирующего рака желудка? Девочка неплохо осведомлена. Мы можем поделить рак желудка. Она получит первое и третье воскресенье каждого месяца. - Нет, - говорит Марла. Нет, ты ей подай всё это. Рак, паразитов. Глаза Марлы сужаются. Она не ожидала, что сможет получать такие восхитительные чувства. Она наконец-то ощутила себя живой. Её лицо просияло. За всю свою жизнь Марла ни разу не видела мертвеца. У неё не было настоящего понятия о жизни, потому что не хватало контраста для сравнения. О, но теперь у неё под рукой были и умирание, и смерть, и утраты, и горе. Содрогания и плач, ужас и жалость. Теперь, когда она знает, к чему мы все придём, Марла полноценно ощущает бег каждого мига своей жизни. Нет, она не уйдёт ни из какой группы. - Ни за что! Чтобы жизнь ощущалась как раньше? - говорит Марла. - Одно время я даже помогала на похоронах, чтобы хорошо себя чувствовать просто из-за того, что дышу. Ну и что с того, если я не могу найти работу или что-то там. "Так возвращайся, ходи по похоронам", - говорю. - Похороны - ничто по сравнению с этим, - отвечает Марла. - Похороны - абстрактная церемония. А здесь, - здесь по-настоящему познаёшь смерть. Пары вокруг нас вытирают слёзы, шмыгают, хлопают по спинам и отпускают друг друга. "Мы не можем ходить сюда вдвоём", - говорю ей. - Так не ходи, - "Мне это нужно". - Так ходи на похороны. Все вокруг разделились и берутся за руки для сближающей молитвы. Я отпускаю Марлу. - Давно ты сюда ходишь? - Сближающая молитва. "Два года". Мужчина из кольца молящихся берёт меня за руку. Другой берёт за руку Марлу. Когда начинаются такие молитвы, моё дыхание обычно срывается. О, благослови нас! О, благослови нас в нашем гневе и страхе! - Два года? - шепчет Марла, наклонив голову. О, благослови нас и поддержи нас! "Все, кто помнил меня два года назад, давно умерли, или может, выздоровели, и не вернулись". Помоги нам и спаси нас! - Ладно, - говорит Марла, - Ладно, ладно! Можешь оставить себе рак яичек, - Большой Боб, здоровенный гамбургер, рыдает надо мной. "Спасибо". Проведи нас к нашей судьбе! Ниспошли нам мир и покой! - Не за что! - Так я встретил Марлу. Глава 4. Тот парень, дежурный из охраны, мне всё объяснил. Носильщики не обращают внимания на тикающий багаж. Этот парень-охранник называл их - "швырялы". Современные бомбы не тикают. Но если багаж вибрирует, носильщики, - швырялы, - вызывают полицию. Из-за этих указаний сотрудникам аэропорта насчёт вибрирующего багажа я и поселился у Тайлера. Я возвращался из Даллеса, в этом чемодане у меня было всё. Когда много путешествуешь - привыкаешь брать с собой одно и то же в каждую поездку. Шесть белых рубашек. Двое чёрных брюк. Самый что ни на есть прожиточный минимум. Походный будильник. Беспроводная электробритва. Зубная щётка. Шесть смен нижнего белья. Шесть пар чёрных носков. Оказывается, когда я отбывал из Даллеса, мой чемодан вибрировал, если верить парню из охраны, так что полиция сняла его с самолёта. В чемодане было всё. Набор контактных линз. Красный галстук в синюю полоску. Синий галстук в красную полоску. Форменные галстуки, не клубные какие-нибудь. Плюс однотонно-красный галстук. Список этих вещей обычно висел у меня дома на двери ванной. Я привык считать своим домом высотный пятнадцатиэтажный кондоминиум, - что-то вроде шкафа-картотеки, - для вдов и молодых профессионалов. Рекламная брошюра обещала наличие пола, потолка и стен толщиной в фут между мной и любым стерео или включённым на полную громкость телевизором по соседству. Фут бетона и кондиционированный воздух, окна открыть нельзя, поэтому, - несмотря на кленовый паркет или световые реостаты, - семнадцать сотен кубических футов воздуха будут пахнуть последней приготовленной закуской или последним походом в ванную. Ага, и кухня внизу, и низковольтное освещение. Как бы то ни было, наличие толстых бетонных стен важно, когда твоей соседке по этажу надоедает пользоваться слуховым аппаратом, и она врубает своё любимое телешоу на полную громкость. А когда тлеющие обломки того, что было твоим личным имуществом, выносит взрывной волной из больших окон пятнадцатого этажа, и твоя, - только твоя, - квартира остаётся обугленной выпотрошенной дырой в бетонной стене здания... Что ж, как видно, бывает и такое. Все вещи, - даже набор посуды зелёного стекла ручной работы, с крошечными пузырьками, неровностями и маленькими песчинками, подтверждавшими то, что посуда действительно изготовлена каким-нибудь честным трудолюбивым туземцем, - и вот, эту посуду разносит взрывом. Или представьте, как портьеры, большие, во всю стену, рвутся из окон, распадаясь на тлеющие лохмотья в горячем потоке воздуха. С высоты в пятнадцать этажей весь этот хлам падает, разлетаясь искрами, и осыпает припаркованные машины. Пока я спал, направляясь на запад со скоростью 0.83 маха, или 455 миль в час, - действительно сверхзвуковая скорость, - фэбээровцы обыскали мой чемодан на предмет бомбы где-то на запасной полосе аэропорта Даллеса. "В девяти случаях из десяти", - сказал парень из охраны, - "Источником вибрации оказывается электробритва". Это была моя беспроводная электробритва. Иногда они находят вибратор. Об этом мне рассказал парень из охраны аэропорта. Это было, когда я прибыл в аэропорт, без чемодана, перед тем, как я поехал домой на такси и обнаружил на асфальте горящие обрывки своих фланелевых простыней. "Представьте себе", - сказал парень из охраны, - "По приезду сказать пассажирке, что из-за вибратора её багаж задержали на Восточном побережье. А иногда владелец багажа даже мужик. Сотрудникам авиалинии дано распоряжение не указывать на принадлежность вибратора. Говорить неопределённо". Просто "вибратор". Но никогда - "ваш вибратор". Ни за что не говорить - "ваш вибратор непроизвольно включился". "Вибратор активировался и создал аварийную ситуацию, которая потребовала эвакуации вашего багажа". Когда я проснулся перед деловой встречей в Стэплтоне, шёл дождь. Дождь шёл, когда я проснулся на пути домой. Нам сообщили, чтобы мы "пожалуйста, воспользовались этой возможностью осмотреть сиденья на предмет любых личных вещей, которые мы могли забыть". Потом в объявлении прозвучало моё имя. Не подойду ли я, пожалуйста, к представителю авиалинии, ожидающему возле ворот. Я перевожу стрелки на три часа назад. Получается - всё ещё ночь. У ворот и правда ждал представитель авиалинии, и с ним был парень из охраны, который сказал: "Ха, из-за вашей электробритвы ваш багаж остался на проверку в Даллесе". Парень из охраны назвал носильщиков "швырялами". Потом - "каталами". Чтобы показать мне, что произошло не худшее из того, что могло бы, он сказал - "ведь это, в конце концов, был не вибратор". Потом, как бы "между нами, мужчинами", или может потому, что был час ночи, или чтоб развеселить меня, парень рассказал, что на их профессиональном сленге помощника командира экипажа называют "космической официанткой". Или "воздушным матрацем". Парень сам, казалось, был одет в униформу пилота: белая рубашка с небольшими эполетами и синий галстук. Мой багаж будет проверен, сказал он, и прибудет на следующий день. Парень из охраны узнал у меня мой адрес и телефон, потом спросил, в чём разница между кабиной самолёта и презервативом. - В резинку только один хрен лазит, - сказал он. За последние десять баксов я взял такси до дома. Дежурный по участку из полиции тоже задал много вопросов. Моя электробритва, оказавшаяся не бомбой, была по-прежнему на три временных пояса позади. А что-то, оказавшееся бомбой, - большой бомбой, - разнесло мой кофейный столик "Нйурунда" тонкой работы, выполненный ввиде знака инь-ян, липово-зелёного пополам с оранжевым. Теперь от него остались лишь осколки. От моего диванного комплекса "Напаранда" в чехлах цвета апельсина, дизайна Эрики Пеккари, осталась лишь груда хлама. Я не единственный пал рабом инстинкта гнезда. Раньше мы зачитывались в ванной порнографией, - теперь мы зачитываемся там же каталогами мебели "АЙКЕА". У всех нас одинаковые кресла "Йоханнешау" с покрытием "Штринне" в зелёную полоску. Моё в огне пролетело пятнадцать этажей, упав в фонтан. У всех нас одинаковые лампы "Рислампа-Хар" с проволочным бумажным абажуром, сохраняющим окружающую среду, без искусственных красителей. Мой превратился в конфетти из хлопушки. Со всем этим мы сидим по ванным. Набор столовых приборов "Элли". Из нержавеющей стали. Безопасен для посудомоечной машины. Настенные часы "Вильд" из гальванизированной стали, о, я должен, должен был их заполучить. Стеллаж из полок "Клипск", о, да! Ящики для головных уборов "Хелмиг". Да! Россыпи из всего этого сверкали на улице под домом. Комплект лоскутных покрывал "Моммала". Дизайн Томаса Хэрила, в наличии следующие варианты расцветки: "Орхидея". "Фушиа". "Кобальт". "Эбонит". "Чёрный янтарь". "Яичная скорлупа" или "Вереск". Я всю жизнь потратил, чтобы купить это всё. Мои журнальные столики "Кэликс" с текстурированной полированной поверхностью, легко поддающейся уходу. Мои складные столики "Стэг". Когда покупаешь мебель - говоришь себе: "Это мой последний диван на всю оставшуюся жизнь". Покупаешь диван, и потом пару лет доволен тем, что, чего бы ни случилось, - вопрос с диванами решён. Потом приличный набор посуды. Потом идеальная кровать. Шторы. Ковры. Потом попадаешь в плен своего любимого гнёздышка, и вещи, которыми ты владеешь, овладевают тобой. Так было, пока я не вернулся домой из аэропорта. Из тени вышел швейцар, и сообщил, что произошёл инцидент. Полиция уже была здесь и задала много вопросов. Полиция думает, что это, возможно, был газ. Наверное, фитилёк плиты потух, а газ продолжал поступать из брошенной горелки тонкой струйкой, - утечка, - и газ поднялся к потолку, и газ заполнил весь кондоминиум от потолка до пола, каждую комнату. Семнадцать сотен квадратных футов площади, высокие потолки; день за днём газ выходил, заполняя все помещения. Потом где-то на компрессоре холодильника, должно быть, проскочила искра. Детонация. Окна во всю стену вылетели из алюминиевых рам, и всё внутри охватил огонь, - диваны, лампы, посуду, комплекты покрывал, - и университетские альбомы, и дипломы, - и даже телефонный аппарат. Всё вылетело из окон пятнадцатого этажа фейерверком осветительных ракет. Нет, пожалуйста, только не мой холодильник. Я набрал целые полки различных горчиц, и твёрдых, и менее густых, в стиле английских пабов. У меня было четырнадцать разновидностей обезжиренных вкусовых приправ для салата и семь сортов каперсового листа. Знаю, знаю, нелепость: в доме полно специй, а настоящей еды - нет. Швейцар смачно высморкался в носовой платок со звуком, напоминающим шлепок принятой подачи в бейсболе. "Можно подняться на пятнадцатый", - сказал он, - "Но на блок никого не пускают". Приказ полиции. Полиция расспрашивала, нет ли у меня брошенной старой подруги, способной на такое, или, может, какого-нибудь личного врага с доступом к взрывчатке. - Не стоит подниматься наверх, - говорил швейцар. - Там, кроме бетонного каркаса, ничего не осталось. Полиция не выявила следов поджога. Никто не унюхал газ. Швейцар поднимает бровь. Этот тип проводил время, флиртуя с горничными и медсёстрами, работавшими в больших помещениях на верхних этажах, и каждый вечер ждал в вестибюле, когда они будут возвращаться с работы. Три года я живу здесь, и этот швейцар всё так же сидит по вечерам с журналом "Эллери Квин", пока я втаскиваю пакеты и сумки, отпираю дверь и вхожу внутрь. Швейцар поднимает бровь и рассказывает, что некоторые люди, уезжая в долгую поездку, оставляют свечу, - очень-очень длинную свечу, - гореть в большой луже бензина. Такое делают люди с финансовыми трудностями. Те, кто хочет выбраться из низов. Я попросил разрешения воспользоваться телефоном у парадного. - Многие молодые люди пытаются поразить мир и покупают слишком много всего, - говорил швейцар. Я звоню Тайлеру. Телефон прозвонил в доме, который Тайлер арендовал на Пэйпер-Стрит. Тайлер, ну пожалуйста, избавь меня! Телефон прозвонил ещё раз. Швейцар наклонился к моему плечу и произнёс: - Многие молодые люди сами не знают, что им нужно. Тайлер, ну пожалуйста, спаси меня! Телефон прозвонил снова. - Молодежь! Им нужно всё сразу, весь мир! Избавь меня от шведской мебели! Избавь меня от изящных искусств! Телефон прозвонил ещё раз, и Тайлер снял трубку. - Если не будешь знать, чего хочешь, - говорил швейцар. - Закончишь с кучей того, что тебе не нужно и не нравится. Да не стать мне законченным! Да не стать мне цельным! Да не стать мне совершенным! Избавь меня, Тайлер, от целостности и совершенства! Мы с Тайлером договорились встретиться в баре. Швейцар попросил телефонный номер, по которому меня сможет найти полиция. Всё ещё шёл дождь. Моя "Ауди" по-прежнему припаркована на стоянке, но из лобового стекла торчит пробивший его галогеновый торшер "Дакапо". Мы с Тайлером напились пива, и Тайлер сказал, что да, я могу остаться у него, но попросил меня оказать ему услугу. На следующий день должен приехать мой чемодан с прожиточным минимумом, - шесть рубашек, шесть смен нижнего белья. Мы, подвыпившие, сидели в баре, никто не смотрел на нас и не обращал внимания, и я спросил Тайлера, что я должен для него сделать. Тайлер ответил: - Я хочу, чтоб ты меня изо всех сил ударил. Глава 5. Две картинки из моей демонстрационной презентации для Майкрософт на экране, я чувствую вкус крови, которую приходится сглатывать. Мой босс не знает, в чём дело, но он не дал бы мне вести презентацию с подбитым глазом и половиной лица, опухшей от швов под щекой. Швы слабеют, и я могу ощутить их, прощупав языком. Похоже на спутанную рыболовную леску на берегу. Я представляю их, как чёрные петли на распустившемся вязании, и глотаю кровь. Мой босс ведёт презентацию по моему сценарию, а я меняю кадры на ноутбуке у проектора возле противоположной стены, в темноте. Мои губы ещё больше липнут от крови, когда я пытаюсь слизывать её, и когда включится свет, мне придётся повернуться к консультантам из Майкрософт, - к Эллен, Уолтеру, Норберту и Линде, - и сказать "Спасибо что пришли", - мой рот будет блестеть от крови, и кровь будет просачиваться сквозь щели между зубами. Можно проглотить около пинты своей крови, прежде чем тебя вывернет. Завтра бойцовский клуб, - а я не хочу пропустить бойцовский клуб. Перед презентацией Уолтер из Майкрософт улыбнулся своей экскаваторной челюстью, - лицо как инструмент маркетинга, загоревшее до цвета жареных чипсов. Уолтер пожал мою руку, обхватив её своей, мягкой и гладкой, с печаткой на пальце, и сказал: - Представить боюсь, что случилось с тем, другим парнем. Первое правило клуба - не упоминать о бойцовском клубе. Я сказал Уолтеру, что упал с лестницы. Упал сам по себе. Перед презентацией, когда я сидел напротив босса и объяснял ему, где в сценарии прокомментирован какой слайд, и где я хотел пустить видеофрагмент, мой босс спросил: - Во что это ты ввязываешься каждые выходные? "Я просто не хочу умереть без единого шрама", - ответил я, - "Нет ничего хорошего в том, чтобы иметь прекрасное нетронутое тело. Понимаете, как эти автомобили без единой царапины, сбережённые от самого момента выставки в магазине в 1955-м году; мне всегда казалось, - какая растрата". Второе правило клуба - нигде не упоминать о бойцовском клубе. Может быть, во время ланча в кафе, к твоему столику подойдёт официант с огромными, как у панды, синяками под глазами, оставшимися от бойцовского клуба в последние выходные, когда ты сам видел, как его голова оказалась в тисках между бетонным полом и коленом здорового двухсотфунтового парня, который лупил официанта кулаком в переносицу, снова и снова, с тяжёлым глухим звуком, пробивавшимся сквозь крики толпы, - пока официант не набрал воздуха, чтобы, брызгая кровью, крикнуть "Стоп!". Ты промолчишь, потому что бойцовский клуб существует только на временном интервале между началом клуба и концом клуба. Ты видел парня из копировального центра, который месяц назад забывал подшить распоряжение к делу и не мог запомнить, какого цвета пасту для авторучек купить, - но этот же парень на десять минут сравнялся с Богом, когда он на твоих глазах ударил коленом под дых счетовода, вдвое превосходящего его размерами, опрокинул на землю и колошматил, пока тот не отключился, и ему пришлось остановиться. Это - третье правило клуба: если боец крикнул "стоп" или отключился, - даже если он просто притворяется, - бой окончен. Когда встречаешь этого парня - ты не можешь сказать ему, что он хорошо дрался. В бою участвуют только двое. Бои следуют один за другим. Перед боем снимать рубашки и обувь. Бой продолжается ровно столько, сколько нужно. Это другие правила бойцовского клуба. То, чем ты являешься в бойцовском клубе, не имеет никакого отношения к повседневной жизни. Даже если сказать парню в копировальном центре, что он хорошо дрался - ты скажешь это уже другому человеку. В бойцовском клубе я не такой, каким меня знает мой босс. После вечера в бойцовском клубе громкость всех окружающих звуков снижается, и всё становится по силам. Ничто не может вывести тебя из себя. Твоё слово - закон, и, даже если кто-то нарушает его или оспаривает, - это всё равно не может тебя вывести. В повседневной жизни - я координатор отдела возвратов в галстуке и рубашке, сидящий в темноте, со ртом, полным крови, и переключающий заголовки и слайды, пока мой босс объясняет ребятам из Майкрософт, почему он выбрал для пиктограммы такой нежно-васильковый цвет. В первом бойцовском клубе лупили друг друга только я и Тайлер. Раньше, когда я приходил домой злым, чувствуя, что моя жизнь отклоняется от плана пятилетки, я начинал вылизывать кондоминиум или перебирать по винтикам машину. В один прекрасный день я умер бы без единого шрама, оставив после себя правда прекрасные кондоминиум и машину. Правда-правда прекрасные, пока в них не завелась бы пыль или новый владелец. Ничто не вечно. Даже Мона Лиза постепенно разрушается. После бойцовского клуба у меня во рту шатается половина зубов. Возможно, самостановление - не ответ. Тайлер не знал своего отца. Возможно, саморазрушение - ответ. Мы с Тайлером по-прежнему посещаем бойцовский клуб вместе. Теперь собрания проходят в подвале бара, когда бар закрывается в ночь на субботу; каждую неделю, приходя туда, видишь несколько новых парней. Тайлер выходит в круг света посереди чёрного бетонного подвала, и ему видно, как блики света отражаются во тьме от сотни пар глаз. Сперва Тайлер кричит: - Первое правило клуба - не упоминать о бойцовском клубе! - Второе правило клуба, - продолжает Тайлер. - Нигде не упоминать о бойцовском клубе! Я помню отца с шести лет, но помню очень плохо. Он раз в каждые шесть лет переезжал в другой город и заводил новую семью. Всё это было похоже не столько на его семейную жизнь, сколько на утверждение им своего права выбора. В бойцовском клубе видишь поколение мужчин, выращенных женщинами. Тайлер стоит в единственном кругу света посреди окрашенного ночной темнотой подвала, полного народу; Тайлер вскользь перечисляет остальные правила: дерутся только двое, бои идут один за другим, без обуви и рубашек, бой идёт столько, сколько нужно. - И седьмое правило, - кричит Тайлер, - Тот, кто сегодня ночью впервые пришёл в клуб, - примет бой. Бойцовский клуб - это вам не футбол по телевизору. Это не то, что смотреть на кучку незнакомых мужиков за тридевять земель, пинающих друг друга в прямом эфире при спутниковой трансляции с двухминутной задержкой, перерывами на рекламу пивоварен каждые десять минут, и паузой с логотипом канала. После бойцовского клуба, смотреть футбол по телевизору - всё равно, что смотреть порно, когда есть возможность хорошо заняться сексом. Бойцовский клуб - хороший повод пойти в тренажёрный зал, коротко стричь волосы и ногти. Залы, в которые попадаешь, заполнены парнями, мечтающими стать мужчинами, как будто быть мужчиной - значит смотреться так, как это представлялось скульптору или главному оформителю. Как говорит Тайлер - даже сопляк может выглядеть накачанным. У моего отца не было высшего образования, поэтому он очень хотел, чтобы я его получил. Когда я получил его, - позвонил отцу издалека и спросил - "А теперь что?". Мой отец не знал. Когда я нашёл работу, и мне исполнилось двадцать пять, - я снова, спросил его по телефону - "Что теперь?". Мой отец не знал, поэтому сказал "Женись". Я - тридцатилетний мальчишка, и мне на самом деле интересно, - сможет ли женщина решить мои проблемы. Всё, происходящее в бойцовском клубе, - происходит не на словах. Некоторым ребятам охота драться еженедельно. В эту неделю Тайлер сказал, что пустит только первых пятьдесят человек - и всё. Не больше. В прошлую неделю я хлопнул по плечу одного парня, и мы стали на очередь драться. У этого парня, должно быть, выдалась плохая неделька, - он заломил мне руки за спину в полном захвате и вмазывал лицом в бетонный пол, пока мои зубы не прорвали щёку насквозь, пока мой глаз не заплыл и не начал кровоточить, - и когда я, крикнув "стоп", посмотрел вниз на бетон - там был кровавый отпечаток половины моего лица. Тайлер стоял рядом, и мы оба смотрели на маленькое окровавленное "О" моего рта и на маленький разрез моего глаза, смотревший на нас с пола, - и Тайлер сказал "Круто". Я жму руку парню, говорю - "Классный бой". Парень спрашивает: - Повторим через неделю? Пытаюсь улыбнуться опухшим лицом, отвечаю: "Глянь на меня, дружище. Может, лучше через месяц?". Нигде не ощущаешь себя настолько живым, насколько ощущаешь это в бойцовском клубе. Когда стоишь с другим парнем в круге света, среди зрителей. В бойцовском клубе победа или поражение не играют никакой роли. Это не описать словами. Мышцы новичка, первый раз пришедшего в клуб, казалось, были сделаны из рыхлого теста. Через полгода они уже казались высеченными из дерева. Такой парень уверен, что может справиться с чем угодно. В бойцовском клубе стоит бормотание и шум, как в тренажёрном зале, но в бойцовском клубе внешность ничего не значит. Здесь, как в церкви, с языков слетают истерические выкрики, и когда просыпаешься воскресным утром - чувствуешь себя спасённым. После того последнего боя, парень, с которым я дрался, мыл пол, - а я звонил в свою страховую компанию, вызывал скорую. В больнице Тайлер сказал, что я упал с лестницы. Иногда Тайлер говорит за меня. Упал сам по себе. Снаружи восходит солнце. О бойцовском клубе не упоминают, потому что, кроме пяти часов, - с двух до семи воскресного утра, - бойцовский клуб не существует. До того, как мы с Тайлером изобрели бойцовский клуб, - никто из нас ни разу в жизни не дрался. Когда ни разу не дрался - тебе всё это интересно. Хочется узнать больше о боли, о своих возможностях против другого человека. Я был первым, кого Тайлер решился попросить, и мы оба сидели в баре, и никто не обращал на нас внимания, и Тайлер сказал: - Окажи мне услугу. Ударь меня изо всех сил. Я не хотел, но Тайлер мне всё объяснил, - насчёт того, что не хочет умереть без единого шрама, что надоело только смотреть на профессиональные бои, и что не знаешь себя, если никогда не дрался. И насчёт саморазрушения. На то время жизнь казалась мне слишком безукоризненной, - и, возможно, стоило всё разрушить и создать из себя что-то получше. Я посмотрел по сторонам и сказал - ладно. "Ладно", - сказал я, - "Только снаружи, на стоянке". Мы вышли наружу, и я спросил Тайлера, - "Куда бить - в живот или по морде?" Тайлер ответил: - Удиви меня. Я сказал: "Это безумие, я никогда никого не бил". Тайлер ответил: - Так давай, безумствуй! Я сказал: "Закрой глаза". Тайлер ответил: - Нет. Подобно любому парню-новичку в бойцовском клубе, я глубоко вздохнул и ударил боковым с очень широким замахом, целясь Тайлеру в челюсть, как во всех ковбойских фильмах, которых мы насмотрелись, - и мой кулак встретился с шеей Тайлера. "Чёрт", - сказал я, - "Не считается. Я ещё попробую". Тайлер ответил: - Нет, всё нормально, - и ударил меня прямым толчком, будто боксёрская перчатка на пружине из мультиков по утрам в субботу, - прямо в солнечное сплетение, и я отлетел к машине. Мы оба стояли: Тайлер - потирая рукой шею, а я - прижимая ладонь к груди. Мы оба знали, что попали во что-то, в чём никогда не участвовали, и, как кот и мышь из мультика, мы всё ещё живы, - и нам было интересно, сколько ещё мы сможем из всего этого выжать, оставшись живыми. Тайлер сказал: - Здорово. Я попросил: "Дай мне ещё". Тайлер сказал: - Нет уж, лучше ты мне. Ну, я его и ударил, с широким девичьим замахом, прямо под ухо, а Тайлер оттолкнул меня, ударив подошвой в живот. Что происходило после этого и позже - не описать словами, но бар закрылся, из него вышли люди, окружили нас на стоянке, и подбадривали криками. В конце концов я почувствовал, что вместо Тайлера я готов приложиться кулаком к чему угодно в этом мире, что подвело - к своей прачечной, вернувшей бельё с поломанными на воротнике пуговицами, и к своему банку, говорящему, что у меня на сотни долларов перерасход. К своей работе, где мой босс залазит в мой компьютер и играется с командами операционной системы. И к Марле Сингер, которая украла у меня группы психологической поддержки. Бой заканчивался, и проблемы оставались нерешёнными, - но ни одна из них уже не имела значения. Первый вечер, когда мы дрались, был вечером воскресенья, а Тайлер все выходные не брился, так что следы моих костяшек горели красным сквозь его щетину. Мы развалились на асфальте стоянки, любуясь светом какой-то единственной звезды, пробивавшимся сквозь городское освещение, и я спросил Тайлера, - с кем бы он подрался. Тайлер сказал - "Со своим отцом". Возможно, отец не нужен нам, чтобы достичь совершенства. К тому, с кем дерёшься в клубе, не питаешь ничего личного. Вы оба дерётесь ради драки. Не позволяется говорить о бойцовском клубе, но мы говорили, - и через пару недель ребята стали встречаться на стоянке после закрытия бара, а когда наступили холода - другой бар предоставил нам подвал, где мы по сей день собираемся. Когда начинается встреча бойцовского клуба, Тайлер оглашает правила, о которых мы с ним условились. - Многие из вас, - провозглашает Тайлер в кругу света посреди подвала. - Находятся здесь потому, что кто-то нарушил правила. Кто-то рассказал вам о бойцовском клубе. Тайлер говорит: - Так вот - лучше кончайте болтать или открывайте другой бойцовский клуб, потому что в следующие выходные вы будете при входе вносить своё имя в список, и будут допущены только первые пятьдесят отметившихся. Если ты вписал своё имя - ты автоматически закрепляешь за собой право драться - если хочешь драться. А если не хочешь - так есть полно парней, которые хотят. Пусть один из них придёт вместо тебя, а ты - посиди лучше дома. - Тот, кто сегодня вечером в клубе впервые, - выкрикивает Тайлер. - Примет бой! Многие ребята приходят в бойцовский клуб, поскольку они почему-то боятся драки. После нескольких боёв уже боишься гораздо меньше. Множество впоследствии лучших друзей встречаются при первом визите в бойцовский клуб. Теперь я хожу на встречи или конференции и вижу за столами в конференц-зале лица счетоводов и младших администраторов или поверенных, - со сломанным носом, синим и торчащим из-под повязки, как баклажан, или с парой швов под глазом, или с челюстью, скрученной проволокой. Это спокойные молодые люди, внимательно выслушивающие, пока не придёт время принятия решений. Мы киваем друг другу. Потом босс спрашивает меня, - откуда я знаю столько народу. По мнению моего босса, в бизнесе всё меньше и меньше порядочных людей, и всё больше громил. Демонстрационная презентация продолжается. Уолтер из Майкрософт ловит мой взгляд. Вот вам молодой человек с безупречно чистыми зубами и ясной кожей, и такой работой, которую вы не найдёте, прошерсти вы хоть все журналы по трудоустройству. Видно, что он очень молод, не участвовал ни в какой войне, его родители не разведены, и его отец всегда дома, - и он смотрит на моё лицо из двух частей: одна чисто выбрита, а другая - налившийся кровью синяк, скрытый во тьме. Мои губы блестят от крови. И, может быть, Уолтер думает о вегетарианском, бескровном дружеском обеде, который он посетил в прошлые выходные, или об озоне, или об отчаянной потребности остановить испытания продукции на животных по всей земле, - но, скорее всего, нет. Глава 6. Одним прекрасным утром в унитазе дохлой медузой плавает использованный презерватив. Так Тайлер встретил Марлу. Однажды утром я просыпаюсь, иду помочиться, а в чаше унитаза посреди наскальных росписей ржавчины - вот это. Интересно, что думают сперматозоиды. "Это?" "Это - вагинальная полость?" "Что здесь такое творится?" Всю ночь мне снилось, что я трахаю Марлу Сингер. Марлу Сингер, которая курит сигарету. Марлу Сингер, которая закатывает глаза. Я проснулся один на своей кровати, - а дверь в комнату Тайлера закрыта. Первый раз за всё время, пока я жил у Тайлера. Всю ночь шёл дождь. Кровля на крыше вздувается, трескается, скручивается, - дождевая вода протекает вовнутрь, собирается под потолочным покрытием и капает с креплений люстр. Когда идёт дождь, нам приходится отключать электричество. Свет включить не рискнёшь. В доме, который арендует Тайлер, три этажа и подвал. Мы носимся повсюду со свечками. В нём есть кладовая, и застеклённая летняя галерея, и закопченные окошки у ступеней лестницы. Панельные окна с подоконниками в гостиной. Восемнадцатидюймовые резные плинтусные украшения, покрытые лаком. Потоки дождя пропитывают дом, и всё дерево набухает и гнётся, и из всего деревянного, - полов, плинтусов, подоконников, - торчат и ржавеют гвозди. Повсюду можно наступить или задеть локтем за ржавый гвоздь, в доме только одна ванная на семь спален, - и сейчас там в унитазе плавает использованный презерватив. Дом чего-то ждёт, - перепланировки региона, или официального распоряжения, - чтобы пойти на снос. Я спросил Тайлера, давно ли он здесь живёт, и он сказал - около шести недель. Когда-то, - похоже, ещё до рассвета человеческой истории, - здесь жил владелец, который собрал полные подшивки "Нейшнл Джеогрефик" и "Ридерс Дайджест", - высокие шаткие стопки журналов, которые становятся ещё выше, набухая во время дождя. Тайлер сказал, что последний квартиросъёмщик использовал глянцевые страницы журналов под конверты для кокаина. На входной двери нет замка - когда-то сюда явно вломилась полиция или кто-то там ещё. На стенах кухни девять слоёв отставших обоев: цветочки поверх полосок поверх цветочков поверх птичек поверх зелёного сукна. Наши единственные соседи - закрытый хозяйственный магазин и длинный одноэтажный склад через дорогу. В доме есть туалет с семифутовыми валиками для прокатки скатертей шёлкового полотна, чтобы на них не было ни складочки. Там стоит холодный унитаз с налётом ржавчины. Плитка в ванной - с узором из маленьких цветочков, покрасивее свадебного фарфора у некоторых, - и в унитазе использованный презерватив. Я живу с Тайлером уже почти месяц. Я - Побелевшие Сжатые Костяшки Джека. Как Тайлеру было не клюнуть на такое! Ведь ещё вчера ночью, в полном одиночестве, он вклеивал половые органы в "Белоснежку". Как мне бороться за внимание Тайлера? Я - Острое, Воспалённое Чувство Покинутости Джека. Что самое худшее - это моя вина. Тайлер сказал, что когда я ушёл спать прошлой ночью, а он вернулся со своей смены официанта, снова звонила Марла из Отеля Риджент. Вот оно, сказала Марла. Туннель, и свет ведёт её сквозь него. Познание смерти - это так здорово, Марла желала описать его мне, пока не покинет своё тело и не унесётся ввысь. Марла не знала, сможет ли её душа говорить по телефону, но хотела, чтобы кто-то хотя бы услышал её последний вздох. Но нет же, - к телефону подходит Тайлер, и полностью неверно истолковывает ситуацию. Они незнакомы, так что Тайлер решил: если Марла умрёт - это будет плохо. Ничего подобного. Тайлера это не касалось, но он позвонил в полицию и помчался через весь город в Отель Риджент. Теперь, если следовать древнему китайскому обычаю, выученному нами с телеэкрана, Тайлер навсегда в ответе за Марлу, потому что Тайлер спас Марле жизнь. Если бы я только потратил пару минут и остался послушать, как Марла умирает, этого бы не произошло. Тайлер рассказывает мне, что Марла живёт в комнате 8G на верхнем этаже Отеля Риджент, вверх через восемь пролётов лестницы и вглубь по шумному коридору, который наполнен звуками телевизионного смеха, просачивающегося сквозь двери комнат. Каждую пару секунд визжит актриса или кричит умирающий под шквалом пуль актёр. Тайлер добирается до двери в конце коридора и даже не успевает постучать, - тонкая, сливочного цвета рука выскальзывает из-за щели приоткрывшейся двери комнаты и втягивает его внутрь. Я с головой зарываюсь в "Ридерс Дайджест". Только Марла втащила его в комнату - тут же до слуха Тайлера донёсся визг тормозов и звуки сирен на улице перед Отелем Риджент. На тумбочке стоит фаллос, изготовленный из такого же нежно-розового пластика, как миллионы кукол Барби, - и на секунду Тайлеру представляются миллионы штампованных детских игрушек, кукол Барби и фаллосов, выползающих из одной конвейерной линии завода в Тайване. Марла смотрит, как Тайлер разглядывает её фаллос, потом произносит: - Не волнуйся. Тебе это не грозит. После вытаскивает Тайлера обратно в коридор и говорит, что она, конечно, извиняется, но не нужно было звонить в полицию, и, скорее всего, ребята из полиции уже поднимаются по ступенькам. Потом запирает дверь комнаты 8G и тащит Тайлера вниз по лестнице. На ступеньках им приходится прижаться к стене, и мимо них проносятся парни из полиции и ребята из отряда скорой помощи, оснащённые кислородными баллонами, - они спрашивают, где здесь комната 8G. Марла говорит им - "Дверь в конце коридора". Марла кричит вслед полиции, что девушка, которая живёт там, раньше была милой и обаятельной, но сейчас она чудовище, сволочное чудовище. Что эта девушка - ядовитые отбросы общества, и она очень боится и смущается, что совершит что-то плохое, поэтому ничего она не сделает. - Девушка из 8G утратила веру в себя! - кричит Марла. - Она боится, что с возрастом у неё будет меньше и меньше выбора! Марла орёт: - Желаю вам удачно спасти её! Полиция ломится в дверь комнаты, а Тайлер и Марла устремляются вниз к вестибюлю. Позади полисмен кричит около закрытой двери: - Дайте нам помочь вам! Мисс Сингер, поверьте, вы должны жить! Просто пустите нас, Марла, и мы сможем помочь вам с вашими проблемами! Марла и Тайлер стремглав вылетели на улицу, Тайлер посадил Марлу в такси, оглядываясь на тени, мечущиеся в окнах комнаты на восьмом, самом верхнем, этаже отеля. На шоссе, среди фонарей и других машин, - шесть потоков дорожного движения, несущихся к точке исчезновения где-то вдали, - Марла говорит Тайлеру, что он не должен дать ей заснуть всю ночь. Если она заснёт - то ей крышка. Многие люди хотели бы увидеть Марлу мёртвой, - рассказала она Тайлеру. Эти люди сами были уже давно мертвы и по ту сторону, и звонили по телефону среди ночи. Марла могла пойти в бар и услышать, как бармен упоминает её имя; а когда она отвечала на звонок - на линии никого не было. Тайлер и Марла бодрствовали всю ночь в комнате рядом с моей. Когда Тайлер проснулся - Марлы уже не было, она вернулась в Отель Риджент. Я говорю Тайлеру: "Марле не нужен любовник, - ей нужен санитар". - Не называй это "любовью", - отвечает Тайлер. Опять та же история, - снова Марла объявилась, чтобы разрушить ещё одну часть моей жизни. Со времён колледжа повелось - я завожу друзей. Они женятся. Я теряю друзей. Здорово. "Ясно", - говорю. Тайлер спрашивает - это для меня тяжело? Я - Сжавшиеся Внутренности Джека. "Нет", - говорю, - "Всё нормально". Приставить к голове пистолет и окрасить стенку своими мозгами. "Просто здорово", - говорю, - "Нет, правда". Мой босс отправляет меня домой из-за пятен засохшей крови на моих штанах, и я очень рад. Пробитая в моей щеке дыра не зажила до сих пор. Я иду на работу, и мои подбитые глазницы похожи на пару тёмных мешков с маленькими прорехами для того, чтобы смотреть. До недавнего времени меня очень злило, что никто вокруг не замечает, как я становлюсь мудрым сконцентрированным учителем школы дзен. Как бы то ни было, я делаю маленькие штучки с ФАКСОМ. Я сочиняю короткие стихотворения ХОКУ и отправляю их по ФАКСУ всем сотрудникам вокруг. Когда я иду мимо работающих в холле людей, - смотрю как истинный ДЗЕН в их враждебные маленькие ЛИЦА. Рабочие пчёлы летают свободно, И трутни улей покинуть вольны: Их королева - их рабыня. Отказаться от всего нажитого в мире, даже от машины, - и поселиться в арендованном доме в самом загрязнённом районе города, чтобы поздно ночью слушать, как Марла и Тайлер в его комнате называют друг друга "людьми-подтирашками". "Держи, человек-подтирашка!" "Давай, подтирашка!" "Подавись! Проглоти, крошка!" Это делает меня маленьким тихим центром вселенной, просто по контрасту. Меня, с подбитыми глазами и кровью, большими чёрными шероховатыми пятнами присохшей к штанам. Я говорю ПРИВЕТ всем на работе. ПРИВЕТ! Взгляните на меня. Я - настоящий ДЗЕН. Это КРОВЬ. Это НИЧТО. Привет. Всё вокруг ничто, и так здорово быть ПРОСВЕТЛЁННЫМ. Как я. Вздыхаю. Смотрите. Вон, за окном. Птица. Мой босс спросил, моя ли кровь на штанинах. Птица летит по ветру. Я сочиняю в уме маленькое хоку. Лишь одно гнездо оставив, Птица может домом звать весь мир: Жизнь - вот твоя карьера. Я считаю ударения: пять, семь, пять. Кровь на штанинах - моя? "Да", - говорю, - "И моя тут есть". Ответ неверный. Как будто это так уж жизненно важно. У меня две пары чёрных брюк. Шесть белых рубашек. Шесть пар нижнего белья. Прожиточный минимум. Я хожу в бойцовский клуб. Всякое бывает. - Иди домой, - говорит мой босс. - Переоденься. Мне начинает казаться, что Марла и Тайлер - один человек. Когда не трахаются в комнате Тайлера по ночам. Трахаются. Трахаются. Трахаются. В остальное время Тайлер и Марла не бывают в одной комнате. Я никогда не вижу их вместе. Хотя - вы же не видели меня вместе с За За Гейбром, и это не значит, что мы с ним одно лицо. Тайлер просто не объявляется в присутствие Марлы. Так что я могу постирать штаны, - Тайлер обещал показать мне, как готовить мыло. Тайлер наверху, а в кухне стоит запах жжёных волос и гвоздики. Марла сидит за столом, жжёт свою руку гвоздичной сигаретой и называет себя "человеком-подтирашкой". - Я обнимаю своё собственное гноящееся болезненное разрушение, - говорит Марла ожогу под кончиком сигареты. Затем сминает сигарету о свою мягкую белую руку. - Гори, ведьма, гори! Тайлер в моей спальне наверху, разглядывает свои зубы в зеркало и говорит, что у него есть для меня работа по совместительству, официантом на банкетах. - В Прессмен-Отеле, если ты сможешь работать по вечерам, - говорит Тайлер. - Такая работа подстегнёт твою классовую ненависть. "Да", - говорю, - "Без проблем". - Тебе выдадут чёрный галстук-бабочку для ношения, - говорит Тайлер. - Всё, что тебе нужно для работы - это белая рубашка и чёрные брюки. "Мыло, Тайлер", - отвечаю, - "Нам нужно мыло, нам нужно приготовить немного мыла, - мне надо постирать свои брюки". Я держу ноги Тайлера, пока он двести раз качает пресс. - Чтобы сварить мыло, сначала нужно растопить немного жира, - Тайлер просто полон полезной информации. За исключением того времени, когда они трахались, - Марла и Тайлер никогда не были в одной комнате. Если Тайлер объявлялся - Марла игнорировала его. Всё по-семейному. "Великая спячка", в стиле "Долины псов". - Где тебя кастрируют даже те, кто любит тебя и спасает тебе жизнь, - Марла смотрит на меня так, будто это я её трахаю, и говорит: - Мне до тебя не достучаться, да? Марла выходит через чёрный ход, напевая эту мерзкую песню "Долина кукол". Сижу и смотрю, как она удаляется. Одно, два, три мгновения тишины после ухода всей Марлы из помещения. Я оборачиваюсь - объявился Тайлер. Тайлер спрашивает: - Ты избавился от неё? Ни звука, ни запаха. Тайлер просто возник ниоткуда. - Первым делом, - говорит Тайлер, пересекая кухню и роясь в холодильнике, - Первым делом нужно растопить немного жира. Насчёт моего босса, рассказывает мне Тайлер, если я действительно зол, - я могу пойти в почтовое отделение, заполнить карточку смены адреса и перенаправить всю его почту в Регби, Северная Дакота. Тайлер вытаскивает из холодильника целлофановые пакеты замороженной белой массы и бросает их в раковину. Мне говорит поставить большую кастрюлю на газ и до краёв наполнить её водой. Слишком мало воды - и жир потемнеет, когда отделится сало. - В этом жире, - говорит Тайлер. - Очень много соли. Поэтому чем больше воды - тем лучше. Кладёшь жир в воду и кипятишь её. Тайлер выжимает белую массу из каждого пакета в воду, потом выбрасывает все пустые пакеты в мусорное ведро. Тайлер говорит: - Используй чуть-чуть воображения. Припомни всё это первопроходческое дерьмо, которому тебя учили в бойскаутах. Вспомни школьные уроки химии. Трудно представить Тайлера бойскаутом. Ещё я мог, рассказывал Тайлер, подъехать к дому моего босса однажды ночью и прикрутить шланг к крану во дворе. Потом воткнуть шланг в ручной насос, - и можно закачать в водопровод дома заряд строительного красителя. Красного, или синего, или зелёного, - потом подождать и увидеть, как будет смотреться мой босс на следующий день. Или я могу засесть на полночи в кустах и качать насосом воздух, пока избыточное давление в трубах не дойдёт до 110 пси. Тогда, если кто-то захочет слить воду в туалете, - бачок разорвёт. На 150 пси, если кто-нибудь откроет душ, давление воды оторвёт металлическую насадку, сорвёт резьбу, бам, - насадка душа превращается в орудийный снаряд. Тайлер говорит это мне только затем, чтобы утешить. На самом деле я люблю своего босса. Кроме того, я достиг просветления. Веду себя, знаете ли, как настоящий буддист. Изящные хризантемы. Бриллиантовая сутра и Писание о голубом утёсе. Харе Рама, знаете, Кришна, Кришна. Я просветлённый, ясно? - Сколько перья в зад не тыкай, - говорит Тайлер. - Цыплёнком не станешь. Когда жир растопится, - сало всплывёт на поверхность кипящей воды. "Ах так", - говорю, - "Значит, я втыкаю перья в зад!" Можно подумать, Тайлер здесь, со следами сигаретных ожогов, взбирающихся по рукам, - сам больно эволюционировавшая душа! Мистер и Миссюс Человек-Подтирашка. Я разглаживаю лицо и превращаюсь в одного из тех людей-индийских коров, отправляющихся на бойню на картинках в инструкции безопасности авиалинии. Сбавляешь огонь под кастрюлей. Я помешиваю кипящую воду. Всплывёт больше и больше сала, пока вода не подёрнется перламутровой радужной плёнкой. Ложкой побольше собираешь этот слой и помещаешь в отдельную ёмкость. "Ну", - спрашиваю, - "А Марла как же?" Тайлер отвечает: - Она, по крайней мере, пытается достичь крайней черты. Я помешиваю кипящую воду. Собираешь слой, пока ничего больше не всплывёт. Так мы отделили и собрали с воды сало. Хорошее чистое сало. Тайлер говорит, я ещё и подавно далёк от достижения крайней черты. И если я не потеряю всё на свете - мне не спастись. Иисус для этого пошёл на своё распятие. Просто бросить деньги, имущество и знания - ничего не значит. Это не праздничная экскурсия. Мне нужно бросить самосовершенствование и попасть в бедствие. Нельзя всё время быть в безопасности. Это не воскресный семинар. - Если ты сдашь прежде, чем достигнешь крайней черты, - говорит Тайлер. - Тебе никогда не преуспеть в этом по-настоящему. Только пройдя бедствие, мы можем переродиться вновь. - Только утратив всё, - говорит Тайлер. - Ты можешь обрести свободу. А сейчас я чувствую всего лишь преждевременное просветление. - И продолжай помешивать, - говорит Тайлер. Когда жир растопится настолько, что сало перестанет всплывать - выливаешь кипящую воду, моешь кастрюлю и наполняешь её чистой водой. Я спрашиваю - далеко ли я от крайней черты. - С того места, где ты сейчас, - отвечает Тайлер. - Ты даже представить не можешь, как эта черта будет выглядеть. Повторяешь процесс сбора всплывающего сала. Кипятишь сало в воде. Продолжаешь собирать верхний слой. - В этом нашем жире очень много соли, - говорит Тайлер. - Если будет много соли - мыло не загустеет. Кипятишь и собираешь. Вернулась Марла. Только Марла отодвинула ширму - Тайлера уже нет: он растворился, испарился из комнаты, исчез. Поднялся по ступенькам наверх или спустился в подвал. Урод. Марла входит с чёрного хода, в руке канистра с хлопьями щёлока. - В магазине была стопроцентно переработанная туалетная бумага, - рассказывает Марла. - Перерабатывать туалетную бумагу - это, наверное, самая ужасная в мире работа. Я забираю канистру щёлока и ставлю её на стол. Молчу. - Можно остаться на ночь? - спрашивает Марла. Не отвечаю. Молча считаю в уме: пять ударений, семь, пять. И тигр может улыбнуться, Даже змея скажет, что любит тебя. Ложь делает нас злыми. Марла спрашивает: - Что ты готовишь? Я - Точка Кипения Джека. Я говорю: "Иди, просто иди, просто убирайся. Ладно? Разве недостаточно ты ещё урвала из моей жизни?" Марла хватает меня за рукав и на секунду удерживает, чтобы поцеловать в щёку. - Пожалуйста, позвони мне, - говорит она. - Пожалуйста. Нам нужно поговорить. Я говорю - "Да, да, да, да, да". Только Марла вышла за дверь - Тайлер снова объявляется в комнате. Быстро, как в волшебном фокусе. Мои родители развлекались таким волшебством в течение пяти лет. Я кипячу воду и собираю сало, пока Тайлер освобождает место в холодильнике. Воздух насыщается паром, и с потолка начинает капать вода. Сорокаваттная лампочка светит в морозилке, как что-то скрытое от меня за бутылками из-под кетчупа, банками с рассолом или майонезом, - тусклое свечение из морозных недр, чётко очерчивающее профиль Тайлера. Кипятишь, собираешь слой. Кипятишь, собираешь слой. Кладёшь всё собранное сало в пакеты из-под молока со срезанным верхом. Придвинув стул, Тайлер стоит на коленях у открытой морозилки, наблюдая за остывающим салом. В кухонной жаре из-под морозильной камеры валят клубы ледяного пара, собираясь у ног Тайлера. Я наполняю салом новые молочные пакеты, Тайлер ставит их в морозилку. Я становлюсь на колени напротив холодильника, рядом с Тайлером; он берёт мои руки в свои и показывает мне ладони. Линия жизни. Линия любви. Холмы Венеры и Марса. Вокруг нас собирается холодный пар, лампочка морозилки тускло освещает наши лица. - Нужно, чтобы ты оказал мне ещё одну услугу, - говорит Тайлер. "Это насчёт Марлы, да?" - Никогда не говори с ней обо мне. Не обсуждай меня за глаза. Обещаешь? - спрашивает Тайлер. "Да, обещаю". Тайлер говорит: - Если хоть раз упомянёшь в разговоре с ней меня - больше меня не увидишь. "Да, обещаю!" - Обещаешь? "Да, обещаю!!!" Тайлер говорит: - Помни. Ты трижды пообещал. Тонкий прозрачный слой собирается сверху стоящего в морозилке сала. "Сало", - говорю я, - "Оно распадается". - Не волнуйся, - отвечает Тайлер. - Прозрачный слой - это глицерин. Можно снова перемешать его, когда будешь готовить мыло. Или можно отделить и собрать его. Тайлер облизывает губы и переворачивает мою кисть ладонью вниз над своим коленом, обтянутым засаленной полой фланелевого купального халата. - Можно смешать глицерин с азотной кислотой и получить нитроглицерин, - говорит Тайлер. Я с открытым ртом перевожу дыхание и говорю: "Нитроглицерин..." Тайлер облизывает губы до влажного блеска и целует тыльную сторону моей кисти. - Можно смешать нитроглицерин с нитратом соды и опилками и получить динамит, - говорит Тайлер. "Динамит...", - говорю я и опускаюсь на корточки. Поцелуй влажно блестит на моей руке. Тайлер вытаскивает пробку из канистры со щёлоком. - Можно взрывать мосты, - говорит Тайлер. - Можно смешать нитроглицерин с добавкой азотной кислоты и парафином и получить пластиковую взрывчатку, - говорит Тайлер. - Можно запросто взорвать здание, - говорит Тайлер. Тайлер наклоняет канистру на дюйм над влажно блестящим следом губ на тыльной стороне моей кисти. - Это - химический ожог, - говорит Тайлер. - Доставляет массу неописуемых мучений. Хуже сотни сигаретных. Поцелуй блестит на тыльной стороне моей руки. - У тебя останется шрам, - говорит Тайлер. - Имея мыла в избытке, - говорит Тайлер. - Можно взорвать всё, что угодно. Только помни, что ты обещал. И Тайлер опрокидывает канистру со щёлоком. Глава 7. Слюна Тайлера сделала две вещи. На влажный след поцелуя на тыльной стороне моей кисти налипли горящие хлопья щёлока. Это первое. А второе - щёлок горит, только если его смешать с водой. Или слюной. - Это - химический ожог, - сказал Тайлер. - Доставляет массу неописуемых мучений. Щёлок можно использовать для прочистки забившейся канализации. Закрой глаза. Паста из воды и щёлока может прожечь алюминиевую сковороду. В смеси воды и щёлока растворится деревянная ложка. В соединении с водой щёлок разогревается до двухста градусов, и при нагреве прожигает мне руку, а Тайлер прижимает мои пальцы своими к моей испачканной кровью штанине, - и Тайлер требует моего внимания, потому что, как он говорит, это лучший момент в моей жизни. - Потому что всё, что было до этого, - лишь история, - говорит Тайлер. - И всё, что будет после, - лишь история. Это лучший момент в нашей жизни. Пятно щёлока, в точности принявшее форму отпечатка губ Тайлера, - это огромный костёр, или калёное железо, или атомная плавка на моей руке в конце длинной, длинной воображаемой дороги, - я далеко на много миль. Тайлер приказывает мне вернуться и быть рядом. Моя кисть всё отдаляется, уменьшается, уходит к концу дороги у горизонта. В воображении огонь ещё горит, но он уже лишь отблеск за горизонтом. Просто закат. - Вернись к боли, - говорит Тайлер. Это вроде направленной медитации, такой, как в группах психологической поддержки. Даже не думай о слове "боль". Направленная медитация помогает больным раком, - поможет и мне. - Посмотри на руку, - говорит Тайлер. Не смотри на руку. Не думай о словах "жечь", "плоть", "ткань" или "обугливаться". Не слушай собственный плач. Ты в Ирландии. Закрой глаза. Ты в Ирландии тем летом после окончания колледжа, и ты выпиваешь в пабе возле того замка, к которому каждый день прибывают полные автобусы американских и английских туристов поцеловать Камень Бларни. - Не блокируй это, - говорит Тайлер. - Мыло и человеческие жертвоприношения идут рука об руку. Ты покидаешь паб в потоке людей и идёшь сквозь капающую, влажную, гудящую автомобилями тишину улиц, только что омытых дождём. Ночь. Ты добираешься до замка Бларнистоун. Полы в замке съедены гнилью, и ты взбираешься по каменным ступенькам, и темнота с каждым твоим шагом вверх сгущается по сторонам. Все тихо поднимаются для утверждения традиции своего маленького акта возмездия. - Слушай меня, - говорит Тайлер. - Открой глаза. - В древние времена, - рассказывает Тайлер. - Человеческие жертвоприношения совершались на холме над рекой. Тысячи людей. Слушай меня. Совершался обряд, и тела сжигали в пламени. - Можешь рыдать, - говорит Тайлер. - Можешь побежать к раковине и подставить руку под воду, но сначала ты должен признать, что ты глуп и ты умрёшь. Посмотри на меня. - Однажды, - говорит Тайлер. - Ты умрёшь, - и пока ты не признаешь это, ты бесполезен для меня. Ты в Ирландии. - Можешь рыдать, - говорит Тайлер. - Но каждая слеза, падающая в хлопья щёлока на твоей коже, вызовет ожог, как от сигареты. Ты в Ирландии, тем летом, когда окончил колледж, и, наверное, именно тогда тебе впервые захотелось анархии. За годы до того, как встретил Тайлера Дёрдена, за годы до того, как полил свой первый "крем англез", - ты уже узнал про маленькие акты возмездия. В Ирландии. Ты стоишь на платформе у верхних ступеней лестницы. - Мы можем взять уксус, - говорит Тайлер. - И нейтрализовать ожог, но сначала ты должен сдаться. "После жертвоприношений и сожжений сотен людей", - рассказал Тайлер, - "Тонкие белые струйки сползали с алтаря и стекали по склону в реку". Прежде всего, нужно достичь крайней черты. Ты на платформе ирландского замка, всюду по её краям - бездонная темнота; и впереди тебя, на расстоянии вытянутой руки - каменная стена. - Дождь, - рассказывает Тайлер. - Вымывал пепел погребального костра год за годом, - и год за годом сжигали людей, и дождевая вода, просачиваясь сквозь уголь, становилась раствором щёлока, а щёлок смешивался с растопленным жиром от жертвоприношений, и тонкие белые потоки жидкого мыла стекали по стенкам алтаря и, затем, по склону холма к реке. И ирландцы в окружающей тебя темноте вершат свой маленький акт возмездия, - они подходят к краю платформы, становятся у края непроницаемой тьмы и мочатся. И эти люди говорят: "Вперёд, отливай, пижон-америкашка, мочись густой жёлтой струёй с избытком витаминов". Густой, дорогостоящей и никому не нужной. - Это лучший момент твоей жизни, - говорит Тайлер. - А ты витаешь неизвестно где. Ты в Ирландии. О, и ты делаешь это. О, да. Да. И ты чувствуешь запах аммиака и дневной нормы витамина B. "И после тысячелетия убийств и дождей", - рассказывал Тайлер, - "Древние обнаружили, что в том месте, где в реку попадало мыло, вещи легче отстирываются". Я мочусь на камень Бларни. - Боже, - говорит Тайлер. Я мочусь в свои чёрные брюки с пятнами засохшей крови, которые не переваривает мой босс. Ты в арендованном доме на Пэйпер-Стрит. - Это что-нибудь да значит, - говорит Тайлер. - Это знак, - говорит Тайлер. Тайлер просто полон полезной информации. "В культурах без мыла", - рассказывает Тайлер, - "Люди использовали свою мочу и мочу своих собак, чтобы отстирать бельё и вымыть волосы, - из-за содержащихся в ней мочевины и аммиака". Запах уксуса, и огонь на твоей руке в конце длинной дороги угасает. Запах щёлока и больничный блевотный запах мочи и уксуса обжигает твои раздутые ноздри. - Все эти люди были убиты не зря, - говорит Тайлер. Тыльная сторона твоей кисти набухает красным и блестящим, точно повторяя форму губ Тайлера, сложенных в поцелуе. Вокруг поцелуя разбросаны пятна маленьких сигаретных ожогов от чьих-то слёз. - Открой глаза, - говорит Тайлер, и слёзы блестят на его лице. - Прими поздравления, - говорит Тайлер. - Ты на шаг приблизился к достижению крайней черты. - Ты должен понять, - говорит Тайлер. - Первое мыло было приготовлено из праха героев. "Подумай о животных, на которых испытывают продукцию". "Подумай об обезьянах, запущенных в космос". - Без их смерти, без их боли, без их жертв, - говорит Тайлер. - Мы остались бы ни с чем. Я останавливаю лифт между этажами, а Тайлер расстёгивает ремень. С остановкой кабины перестают дрожать супницы на столовой тележке, и пар грибовидным облаком поднимается к потолку лифта, когда Тайлер снимает крышку с суповой кастрюли. Тайлер начинает разогреваться и говорит: - Отвернись. Мне никак, когда смотрят. Вкусный томатный суп-пюре с силантро и моллюсками. Между вкусом того и другого, никто не учует что угодно из всего, что мы туда захотим добавить. Я говорю "быстрее", и через плечо смотрю на Тайлера, опустившего свой конец в суп. Это смотрится очень смешно, - вроде как высокий слонёнок в рубашке официанта и галстуке-бабочке хлебает суп своим маленьким хоботом. Тайлер говорит: - Я же сказал - отвернись. В двери лифта есть окошко размером с лицо, через которое я могу обозревать коридор банкетного обслуживания. Кабина стоит между этажами, поэтому я вижу мир с высоты тараканьих глаз над зелёным линолеумом; и отсюда, с тараканьего уровня, зелёный коридор тянется до горизонта и обрывается вдали, заканчиваясь приоткрытыми дверями, за которыми титаны огромными бочками пьют шампанское со своими гигантскими жёнами, и утробно ревут друг на друга, украшенные бриллиантами невообразимых размеров. "На прошлой неделе, - рассказываю я Тайлеру, - "Когда здесь со своей рождественской вечеринкой были Эмпайр Стейт Лойерс, я поднапрягся и выдал им всё в их апельсиновый мусс". На прошлой неделе, - рассказывает Тайлер мне, - он остановил лифт и спустил газы на полную тележку "бокконе дольче" на чаепитии Юношеской Лиги. Понятно, Тайлеру ведь известно, что меренга вберёт в себя душок. С тараканьего уровня мы слышим, как пленённый певец с лирой исполняет музыку титанам, поднимающим вилки с кусками порезанной баранины, - каждый кусок размером с кабана, и в каждом жующем рту - Стоунхендж из слоновой кости. Я говорю - "Давай уже!" Тайлер отвечает: - Не могу. Если суп остынет - его отошлют обратно. Эти великаны отсылают на кухню что угодно без малейшего повода. Им просто хочется посмотреть, как ты носишься туда-сюда за их деньги. На ужинах вроде этого, на всех этих вечеринках с банкетами, - они знают, что чаевые уже включены в счёт, поэтому обращаются с тобой, как с грязью. На самом деле мы не отвозим ничего на кухню. Потаскай "помм паризьен" или "аспержес голландез" вокруг да около, потом предложи их кому-то другому, и в конце концов окажется, что всё в порядке. Я говорю - "Ниагарский водопад. Река Нил". В школе мы все считали, что если руку спящего опустить в посудину с тёплой водой, - он обмочится в постель. Тайлер говорит: - О! - голос Тайлера за моей спиной. - О, да! О, получается! О, да! Да! Из-за приоткрытых дверей бального зала в конце служебного коридора слышен шелест золотых, чёрных, красных юбок высотой, наверное, как золотой вельветовый занавес в Старом Бродвейском театре. Снова и снова мелькают седаны-Кадиллаки из чёрной кожи со шнурками на месте ветрового стекла. Над машинами шевелится город офисных небоскрёбов, увенчанных красными поясами. "Не переборщи", - говорю я. Мы с Тайлером стали настоящими партизанами-террористами сферы обслуживания. Диверсантами праздничных ужинов. Отель обеспечивает такие мероприятия, и если кто-то хочет есть - он получает еду, вино, фарфор, хрусталь и официантов. Он получает всё нужное, внесенное в общий счёт. И, поскольку он понимает, что его деньги тебе не грозят, то для него ты - всего лишь таракан.